Мой шарабан летел вперед, и век катился вместе с ним, клубился, проделывал, что хотел, истекал народной любовью и кровью, захлебывался в предсказаниях. Ошибался, рыдал и каялся, чтобы еще трагичнее ошибиться, изнывал от рабства, свободы, скуки, цинизма и пошлости, играл в оловянные солдатики и вдруг смахивал их со стола, словно не имел к ним никакого отношения. Революции и контрреволюции немного видоизменяли человеческую жизнь, больше укорачивали, нежели продлевали. Это уже философия, последней я в меру интересовался, дабы не превратиться в раба плоти. Слишком мудреные вещи отторгали меня (взять хотя бы абстрактные построения Гегеля), а вот учение Николая Федорова, скромного библиотекаря, почитаемого Львом Толстым, зажигало и заставляло думать о будущем. Ведь Федоров начертал, что настало время, когда мы, смертные, сможем делать то, что делает Он (то есть воскрешать мертвых). Время, когда слово Христа станет делом. Федоров раньше многих осознал, что всю линию жизни надо повернуть вспять, всю, с самого начала. Бесконечное зачатие детей – бесконечный тупик, лишь порождение нового зла, новых страданий, и больше ничего. Сколько столетий прошло после прихода Христа, а разве стали мы лучше, разве стали меньше убивать? Совсем наоборот! Мы только дальше и дальше уходим от Бога. Адам согрешил, Каин убил брата Авеля, и с этого началось бегство человека от Господа. Человек бежит от Бога и путает следы, он хвалится, ликует, что обманул Господа, что Господь его потерял. Он, грешник из грешников, вор из воров, породил невинного младенца, человек бежит, путает след своим потомством. Даже когда Господь говорит Каину, что грех его будут наследовать семьдесят семь поколений, его потомки умудряются спастись. Они смешиваются с потомством ни в чем не повинного Сифа и вопрошают к Господу, почему мой сын или моя дочь должны страдать? Да, он (она) – потомки Каина, но он же (она) – и потомки Сифа, а тот ведь, Господи, перед Тобой ни в чем не повинен. Так, прямо при зачатии происходит смешение добра со злом и добро прячет зло, укрывает его от Божьего гнева. Вот Федоров и говорит, что, если мы в самом деле хотим искупить свои грехи, мы должны повернуть и идти не от Бога, а к Богу. Пойти строго назад, от сына к отцу дальше – к деду. Поколение за поколением мы должны идти к тем немногим дням, когда сотворенный Господом человек был еще непорочен и безгрешен…
Всем сердцем я чувствовал Федорова, понимая, что метание по жизни – лишь безумие отчаяния, которое должно кончиться. Но Гегель еще держал мозги: теза – антитеза – синтез, зерно созрело и упало в землю, но оно уже совершенно другое, обновленное, оно уже более высокого качества, оно уже из полковников вымахало в генералы. Получался некий прогресс, потом произрастало прогрессивное зерно, по тем же законам диалектики (все в противоречии, в конфликте, черт побери!), и на него снова находило управу антитеза, этакий черный демон, который точил и рыл, как старый крот, до самого финала. Но это итог, а тем временем прогрессивное зерно росло в непримиримой борьбе с проклятой антитезой, пыжилось, воевало, но росло! Покоится ли эта знаменитая триада на идеях пифагорейцев, хотя сам старик Пифагор фигура скорее мифическая? Пифагор придуман, хотя, возможно, существовал подобный тип, веривший в переселение душ вне зависимости от того, человек ли это или кизиловая лепешка. И при этом давал советы носить белые одежды, соблюдать строгость в сексе (весь древний мир тем временем трахал мальчиков), не трогать руками бобовые и очищать свою душу музыкой и философией. Для души полезнее очистка толстой кишки, как это делали мудрые римляне, заправив в рот пару литров собственной урины. “Не спеши, дай мне закончить теорему” (это убивающему его римскому легионеру), такая же липа, как и у Коперника (“А все-таки она вертится!”). Или у Томаса Мора, когда он бросил констеблю Тауэра у виселицы: “Помоги мне подняться, обратно я спущусь сам”, а потом, подыхая от своего английского юмора, уже палачу: “Вряд ли ты заслужишь похвалу – у меня короткая шея!”