Савва Саввич расцвел в улыбке.
— Правильно, Фома Лукич, правильно! — И с этими словами залпом осушил свой стакан. Гости немедленно последовали примеру хозяина, шумно приветствуя его и новобрачных.
— С новобрачными тебя, Савва Саввич!
— Браво-о-о!
— Ура-а-а!
— С законным браком вас!
— Горько!
— Горько, горько-о!
— Целуй, Настюша, целуй! — толкая локтем, шептала Марфа.
Повернувшись к Семену, Настя плотно сжала зубы, склонилась и, зажмурившись, трижды коснулась щекой его тонких влажных губ.
— Браво, браво!
— Крепче целуй!
— Горько-о-о!
А Савва Саввич с Лукичом уже вновь наполнили стаканы. Гости, чокаясь, выпивали, закусывали, разговор их, сливаясь со звоном посуды, становился все громче и веселее. Гармонист, тот самый, что играл в ограде, широко разводя малиновый мех двухрядки, играл столовую.
Робко поцеловав невесту, Семен сел. Настя опустилась рядом на стул, сидела неподвижно, уставившись глазами в одну точку, а губы ее беззвучно шептали:
«Гоша, милый мой Гоша, лежишь ты, желанный мой, ничего не знаешь. Ох, простишь ли ты меня, сокол мой ясный?..»
— Што ты, моя милушка, господь-то с тобой! — встревожилась Марфа, придвигая к Насте рюмку с вином. — На-кось, выпей маленько да закуси-ка вот холодцом. Ты и к еде не притронулась и сидишь как статуй. Уж не с глазу ли это с тобой, моя милая?
Настя не ответила. Она и не слышала Марфы, голова ее пылала, стучало в висках.
«И за что это господь меня наказывает? — думала она, все так же глядя перед собою. — Уж, видно, и на роду мне написано страдать, не видать в жизни счастья! Эх, судьба ты моя разнесчастная!..»
Все свое горе: то, что стала она женой нелюбимого человека, и свою любовь к Егору, и разлуку с ним — все она приписывала злому року. Настя слепо верила, что судьба каждого человека предназначена ему свыше. Мало ли какие несправедливости встречаются в жизни, к этому Настя привыкла с самого детства, ведь так было всегда, так будет и дальше, у каждого человека своя судьба, все зависит от нее. Так думал и Егор, им обоим и в голову не могло прийти протестовать против несправедливости, заявить во всеуслышание: «Что вы делаете? Ведь мы любим друг друга. Мы желаем быть мужем и женой, так почему же вы мешаете, разлучаете нас?»
И Настя страдала молча, покорившись злой судьбе, проклиная в душе свою несчастную долю. «Судьба» — единственное слово, что всегда служило утешением для всех страдающих людей. «Судьба, ее ведь и никаким конем не объехать», «Чему быть, того не миновать».
С Семеном Настя сегодня не обмолвилась ни единым словом. Рядом с нею и рослым, широкоплечим Трофимом тщедушный, маленький Семен с тыквообразной головкой походил не на жениха, а на робкого подростка, случайно затесавшегося среди взрослых. Он чувствовал это, видел, что сельчане — те, что вон там, в коридоре и у порога, — откровенно смеются над ним, и злился, нервно теребя под столом бахрому скатерти. Самолюбивый по натуре, он и мысли не допускал, что недостоин Насти, — наоборот, считал, что осчастливил ее, сделав своей женой, вытащил из нужды и что смеются-то над ним многие из зависти. «Завидуют, сволочи, чужому счастью», — злился он и, обращаясь к брату, шипел: