— Васена, да сколько ж тебе можно повторять одно и то же! Играй в свою дурацкую лапту где-нибудь в другом месте! Опять твой мяч угодил в белье, которое моя жена постирала только этим утром!
— Да не переживайте вы так, дяденька Маош! Я сейчас своей мамане скажу, она вмиг все заново отстирает, еще чище прежнего белье будет. Чего ж из-за пустяков всяких так расходиться?
— Я тебе покажу «пустяков»! Ты над кем насмешничать вздумал? Вот не поленюсь — спущусь да огрею тебя своей кувалдой! Ходить сам не сможешь — не то что в игры играть!
— Не огреете, дяденька Маош, кто для вас потом гроб-то смастерит? Не простят вам добрые фарконцы такой шалости, даже если и отважитесь на сие неправедное дело. Васена всем нужен!
— А я помирать, может, вовсе и не собираюсь! — запальчиво крикнул мужчина. — А уж коли и придет мой час, скажу своим, чтоб похоронили прямо в земле. Мертвецу-то какая разница, где лежать?
— Большая! — со знанием дела ответил гробовщик. — В земле-то сырой тело быстро разлагаться начнет, черви всякие станут жрать его немилосердно, а уже через каких-нибудь пару-тройку дней от вас только рожки да ножки останутся. Ну разве ж не обидно сие для Божьего создания? А вот в моих гробах — ну, конечно, смотря из какого дерева сделать! — тело может храниться в целости и сохранности аж до целого месяца, Богом клянусь, сам не раз проверял!
— Да что ты все о смерти да о смерти, как будто других разговоров на свете не может быть, — сплюнул с досады мужчина. — Лучше б подумал, кому сам будешь гроб заказывать, когда придет твой час, негодный насмешник!
— А я всегда один про запас держу, — оскалил зубы рыжеволосый молодой человек. — Только вот трудно предугадать, дяденька Маош, кому он раньше пригодится: мне, при моем добром здравии, иль кому из соседей, что постарше да похилее будут. Имейте в виду, я для хорошего соседа ничего не пожалею! Надо будет, и свою очередь в рай уступлю.
Окно на втором этаже звонко захлопнулось. Молодые люди от души расхохотались, но внезапно удивленно замерли: только сейчас они обратили внимание на мужчину и девушку, которые стояли у калитки в весьма странном для Ланшерона одеянии. Светловолосая девица с розовыми губами и здоровым румянцем во всю щеку первой пришла в себя. Она с ироничной улыбкой обратилась к незнакомцам:
— Вижу я, люди добрые, вы из дальних краев к нам пришли! Таких дальних, что скорее даже диких, если тамошние девушки одевают на себя мужской плащ, а мужчины облачаются в женский халат! — девица заливисто расхохоталась.
— Помолчи-ка, Марья! — оборвал ее вдруг Васена. — Чего зубы скалить да насмешничать, коли сразу видно, что перед нами — люди пришлые, путь большой одолевшие? Может, ланшеронцы тоже так когда-то наших далеких предков здесь встречали, а теперь мы у них в почете и уважении находимся. Посмеяться над чужеземным человеком — дело нехитрое, только смотри, как бы плакать потом не пришлось.