Первая партия желающих поиметь комиссарского тела подоспела как раз в тот момент, когда я уже был готов к бою, — шест с треском врезался в колено одному бандиту, колющим ударом перебил гортань другому и снес башку третьему — она скривилась на перебитой шее, словно у куклы с оторванной головой.
Подбежали остальные участники этого марафона и получили по полной пролетарского гнева: я вертелся юлой, уворачивался, хлестко лупил шестом по натруженным жеванием жвачки челюстям, выбивал глаза тычком и ломал переносицы. Спину ожгла острая боль — какая-то сука воткнула мне исподтишка нож, и он так и остался там торчать, время от времени касаясь внутренностей и отзываясь острой болью, но я не мог себе позволить отвлечься и вытащить его тоже не мог — рука была занята шестом.
Опять была попытка набросить сеть, но снова не удалась, и эти «сетевики» полегли со сломанными руками и раздробленными челюстями. Мне казалось, что время остановилось, что я вечно уже прыгаю, скачу, визжу диким голосом на выдохе-ударе и матерюсь по-русски — все-таки русский мат самое лучшее средство выражения своих эмоций и неприязни к настигшей тебя проблеме. Ну разве можно по-английски выразить свое отношение вот к этому козлу, который норовит мне сунуть в живот свой грязный, покрытый бактериями нож? Н-на! С-сука! Н-на… а-а-а… н-на-а-а!
Когда я опомнился, поле битвы напомнило мне иллюстрацию к «Сказке о золотом петушке», только тут не было воткнутых, торчащих вверх различных средств лишения жизни и здоровья. Или, скорее, как там Пушкин писал в «Руслане и Людмиле»?
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?»
«Витязь» выронил шест и, заведя руку за спину, нащупал рукоять кинжала. Затем осторожно вытащил его, ругаясь так, что эти слова точно бы не вошли в сокровищницу мировой культуры, а только на сайт Удава и там заняли бы свое почетное место в ряду многосложных и виртуозных определений состояния человека и его мнений о проявлениях окружающей действительности.
В общем, мне было очень хреново. Похоже, этот кинжал с тридцатисантиметровым лезвием хорошенько покрутился у меня внутри, и я буквально чувствовал, как там плещется кровь.
Многие из лежащих были еще живы и находились в состоянии средней тяжести. Отбросив интеллигентские бредни о жалости к падшим, я обошел бандюганов, пришедших меня убивать и не получивших такой возможности, и добил тем же кинжалом, которым они пошерудили у меня внутри, приговаривая: «Кто с кинжалом к нам придет, тот от кинжала и погибнет!»