Брюс отвернулся.
Из-за деревьев показался серп луны, окруженный сиянием.
Керри зажег сигарету. Отвратительные звуки позади него стихли.
— Вы как, босс?
— Нормально. А ты, Раффи?
— Жажда замучила. Надеюсь, никто не опрокинул ящик.
«Всего четыре минуты от первого выстрела до последнего», — подумал Брюс. Вот что значит война: семь часов ожидания и скуки и четыре минуты безумия. Да и не только война. Вся жизнь такая.
Тут у него задрожали ноги, и к горлу подступила тошнота — запоздалая реакция.
— Что у вас происходит? — крикнули из лагеря. Брюс узнал голос Хендри. — Все в порядке?
— Атака отбита, — ответил Брюс. — Все нормально. Идите спать.
«А сейчас надо быстро сесть», — сказал он себе.
Кроме татуировок на щеках и лбу, лицо мертвого балуба ничем особенно не отличалось от лиц бамбала и бакуба, из которых в основном состоял отряд Брюса.
Брюс посветил на труп фонариком: тощие, но мускулистые руки и ноги, выпирающий от недоедания живот, уродливое тело. С отвращением Брюс снова направил луч на лицо: жесткие угловатые грани скул и черепа, приплюснутый нос, толстые губы оттянуты назад, обнажая остро заточенные, как у акулы, зубы.
Из темноты возник Раффи.
— Это последний, босс. Я сброшу его в реку.
— Ладно.
Сержант-майор с кряхтением нагнулся — и тело с плеском шлепнулось в воду. Раффи вытер руки о перила и сел рядом с Брюсом.
— Обезьяны, чтоб их… — В голосе Раффи звучала горечь межплеменного раздора, обычного для жителей Африки. — Вот избавимся от ооновцев, работенка еще та предстоит. Эти балуба надолго запомнят урок.
«И вот так всегда и везде, — подумал Брюс. — Иудеи и язычники, католики и протестанты, черные и белые, бамбала и балуба».
Он посмотрел на часы. До рассвета оставалось два часа. Нервная реакция на физическое насилие поутихла, и рука, державшая сигарету, больше не дрожала.
— Они больше сюда не сунутся, — сказал Раффи. — Ложитесь спать, я покараулю.
— Нет, спасибо. Я побуду с тобой. — Нервное возбуждение не отпускало, и сон не шел.
— Пива хотите?
— Спасибо.
Брюс потягивал пиво и смотрел на кольцо костров вокруг лагеря — красные пятна тлеющих углей. Керри знал, что Раффи прав: этой ночью балуба не вернутся.
— Как тебе свобода?
— В каком смысле, босс? — Вопрос поставил Раффи в тупик, и он вопросительно посмотрел на Брюса.
— Ну, после того, как бельгийцы ушли.
— Думаю, что хорошо.
— А если Чомбе сдастся центральному правительству?
— Этим сумасшедшим арабам? — зарычал Раффи. — Им только и нужно что наша медь. Придется им встать пораньше, чтобы ее заполучить. Тут мы в седле.
Великий поединок африканского континента: «Я в седле, попробуй меня вышибить!» Нет, искусство выживания заключается не в этике и не в политической доктрине, хотя именно так и считают наблюдатели в Лондоне, Москве, Вашингтоне и Пекине. «Грядут большие перемены, — думал Брюс. — А уж если моя родина восстанет, то война за независимость Алжира покажется безобидной перебранкой старушек белошвеек».