Я не рвался на трон, ибо знал, что есть люди знатнее меня. Но когда меня все же провозгласили царем, то я исполнил все свои обещания, данные народу. В мое правление Русь возвышалась грозной скалой, ее страшились все соседи. Ты же, Василий Иванович, всегда считал себя более достойным трона по сравнению со мной. И ты добился-таки заветной царской власти! Однако, процарствовав почти пять лет, ты довел Русь до полного краха, наши земли грабят шведы и поляки, самозванцы и разбойные казаки бесчинствуют у самой Москвы. А ныне и вовсе дошло до того, что – стыдно сказать! – бояре зовут на русский трон польского королевича и впустили в Кремль польскую рать. Вот он, позорный итог твоего царствования, Василий Иванович!»
Годунов шагнул вперед и сердито ткнул пальцем в Шуйского.
У Шуйского вдруг нестерпимо закололо в груди. Он вскрикнул и… проснулся.
Дотянувшись дрожащей рукой до ковша с водой, Шуйский жадно утолил жажду. После чего он сел на постели, обхватив голову руками. По его щекам катились обильные слезы, то были слезы запоздалого раскаяния.
«Ты был более достойным государем, Борис Федорович, чем я, время это доказало, – мысленно обратился к Годунову Василий Шуйский. – Как жаль, что ты умер так рано. Уж ты-то не довел бы наше государство до теперешнего состояния, видит бог. А я… я получил сполна за свою спесь и гордыню, за неумение управлять царством и трезво мыслить».
Глава первая Послание патриарха
«Господи, отчего это сумление такое в людях пошло! – размышлял князь Пожарский. – Отчего не стало порядка на земле нашей? Голод, болезни, вражья напасть, грызня братоубийственная – все разом навалилось! Уж который год Смута тянется…»
Громкая перекличка дозорных на каменных стенах зарайского кремля разрывала нить раздумий князя Пожарского.
«Куда жизнь катится, кому на руку вся эта кровавая сумятица? Почто ныне никому не возбраняется бесчинствовать в городах и на дорогах? Почто нету управы на злодеев, где сильная власть, способная смирить любого татя?»
Было уже далеко за полночь, но князь Пожарский не смыкал глаз. Думы отгоняли от него сон.
Под утро раздался стук в окно, кто-то забарабанил по оконной раме часто и смело. Подняв голову с подушки, князь Пожарский проворчал заспанным голосом:
– Кого это принесла нелегкая ни свет ни заря?
На лавке у бревенчатой стены проснулся княжеский стремянный Афанасий. Сбросив с себя одеяло, он с кряхтеньем встал с постели.
– И чего не спится людям? – зевая, бормотал Афанасий, надевая на ноги валенки и набрасывая на плечи овчинный тулуп.