Он лежал в кровати, в кровати Оффров, лежал дома, на территории Сопротивления. «Папа» Гастон поил его с ложечки кофе, настоящим кофе, пачку которого хранила семья к Дню Победы. «Папа» Гастон старался не плакать: и неприлично плакать шахтеру, и незачем Василию видеть слезы. Гастон иногда только притрагивался к черному, жаром пылающему лбу, легко, одним пальцем притрагивался и пришептывал: «Все в порядке, Базиль, все в порядке».
А Вася то узнавал его, то опять терял сознание. Глядя на этого еле дышащего, еле открывающего рот для ложки кофе человека, никак нельзя было поверить, что вчерашней ночью он бежал — черт знает что! Как? — из Сен-Никеза и добрел невредимым до Энен-Льетара. Но он таки сбежал, и пришел, и сейчас лежит вот в кровати, черный, горячий — 40°, наверное? — и все-таки пьет кофе. И Гастон, задерживая дыхание, чтобы не всхлипнуть, шептал, шептал ласковые, успокоительные слова.
А Эмилия была уже у Даниэля. Тот вначале просто остолбенел от новости, потом обнял Эмилию, расцеловал ее, смущенную, закружил по комнате, приплясывая. Остановился, накинул плащ на женщину, натянул плащ на себя, выскочил на лестницу, вернулся, надел шапку и почти побежал к доктору Рузэ.