Необычные глаза пронизывали насквозь, заставляли раскрыться, но Алекс промолчал, и Соколов махнул рукой.
— Отдайте девчонку.
Воины сдёрнули с шеи приведённой ошейник, обозначающий рабство, толкнули к послу. Тот вскочил, низко склонился перед девицей, та надменно вскинула прекрасную головку. Фон Гейер стиснул зубы, но сдержался. Да и его пленница уцепилась за его руку, благоразумно прячась за спиной слава. Потом князь, вновь усмехнувшись, сделал изгоняющий жест, затем произнёс:
— Уходите.
Посол чуть склонил голову, став при этом удивительно похожим на лесного чуда, живущего в Империи и давно одомашненного. Князь повторил, но тут вчерашняя рабыня вдруг выступила вперёд, показала один палец, и на ломаном языке славов произнесла:
— Зяв — тря.
— Ого! Ладно. Один…
Показал тоже ей палец.
— …День даю.
Девица вдруг склонила перед ним голову, снова промолвила:
— Зяв-тря. Идти. Дом.
Дар неожиданно ласково улыбнулся ей:
— Умница. Хорошо. Сегодня оставайтесь, завтра уходите.
Она вновь поклонилась князю, потом выпрямилась, и… Алекса обожгло — ещё никто никогда не смотрел на него с такой ненавистью. Он стал её личным врагом? Внезапно его затопила какая то злость, забурлила внутри, и ответный взгляд бывшего рыцаря был холоден и спокоен. Так смотрят на труп уже убитого врага воины, привычные к войне…
…Прошло две недели. Как и обещал Лок, он переговорил с князем насчёт того, чтобы перевести Алекса под свою руку. Теперь и бывший рыцарь ходил в белой одежде, со значком тайника на стоячем воротнике. Единственное, на его рубахе были алые обшлага, что говорило об отсутствии дара ясновидца. Впрочем, тайники занимались не только чтением человеческих душ. По сути говоря, выражаясь современным языком, их ведомство являлось войсковой разведкой. И тут таланты фон Гейера пригодились, и очень сильно. Разъезды докладывали информацию, он анализировал, делал свои выводы, проверял и перепроверял некоторые неясные моменты, и, наконец, выносил свой решение. К собственному удивлению, его прогнозы сбывались почти всегда. Лишь пару раз он ошибся, но настолько мало, что эти случаи можно было спокойно записать, как верные. Жил он теперь в отдельной палатке, как и все, кто служил в тайниках. Это было не привилегией, а необходимостью, потому что дар, которым обладали большинство из них, не терпел больших скоплений людей, и отдельное жильё помогало отдыху и восстановлению организма. Что касается захваченной шпионки, то Алексу рассказали много интересного, происходившего с момента появления славов в Ниппонии, но неизвестного основной массе воинов. Так что рыцарь не раз чесал свой затылок, глядя на свою пленницу, которая так и осталась при нём. Против ожидания, та вела себя настолько покорно и послушно, что у него невольно закрадывались подозрения на её счёт. И не раз, но, увы, подтвердить он их не мог. Да и тайники, обладающие даром чтения душ, выслушав его сомнения и взглянув на ниппонку, только посмеивались, да предлагали ему не заморачиваться глупыми вещами, а смотреть на жизнь проще. Девушка же встречала своего хозяина, возвращавшегося вечером домой, почтительным поклоном, торопливо накрывала стол, мыла посуду, и даже стирала ему одежду. Словом, вела себя как послушная рабыня или служанка. Спала она на специально изготовленной под её рост небольшой лежанке. Впрочем, памятуя, как терпеливы люди, фон Гейер не расслаблялся и не терял бдительности в отношении её. Воины, поначалу косившиеся в её сторону, уже привыкли, когда гибкая тоненькая фигурка выскакивала из его палатки, спеша за водой к реке, либо на кухню, где ей выдавали порцию её хозяина. Да и саму не обижали. Насчёт приставаний к ней, как к женщине — даже и речи не было. Во-первых, среди славов такого не водилось от роду. Во-вторых — как-никак, собственность их товарища. Зачем чужое брать? Так что пользовалась пленница относительной свободой, по сравнению с прочими взятыми в рабство желтокожими. Были, конечно, места, куда ей вход был категорически запрещён, но вообще она обладала относительной свободой, и задумай девушка сбежать, сделала бы это без труда. Но она оставалась в лагере, и, похоже, добровольно. А фон Гейеру как то уже и начинало входить в привычку слышать её звонкий голосок, когда она садилась за стол: