— Мы были в скиту Андрея Поморянина, и меня Дарья просила отвезти тебе поклон.
— Спасибо, молодец, спасибо!.. Ну, что она, по добру ли, по здорову?
— Все слава Богу!.. Собирается к тебе в гости.
— Милости просим! Давно пора…
— Жди ее, бабушка, к себе в будущее воскресенье.
— Будем ждать, мой отец, будем!
— Да уж и я, Аксинья Никитична, твой гость.
— Ты, батюшка?.. А ты зачем ко мне пожалуешь?
— Да ведь Дарья-то моя суженая.
— Вот что?.. Ну, батюшка, милости просим!.. Аи Дарьюшка! исполать ей!.. Какого она себе женишка вымолила… Да как это вас Господь свел?.. Что вы приглянулись, что ль, друг другу?
— Видно, что так, бабушка!
— Что ж ты, молодец, очень ее любишь?
— Да так-то люблю, что коли скажу, так не поверишь.
— Как не поверить, батюшка!.. Дело бывалое: ведь и я не всегда была старухою; было и мое времечко, и про меня говорили: «сухота, дескать, сердцу молодецкому!..» Э, да что это я?.. Тьфу! Старуха старая, а какие речи говорю! Ох, я многогрешная, многогрешная! — продолжала Аксинья, вытаскивая из-за пояса четки. — Ну вот, не успею покаяться, и опять за то же!.. И что за радость вспоминать про прежние годочки?.. Ведь они уж не вернутся!
— Дмитрий Афанасьевич! — сказал Ферапонт, — побудь покамест здесь, а я напою коней. Ведь в речке-то можно, бабушка?
— Пожалуй себе!.. Только вон туда, вниз, подальше.
— Скажи мне, Аксинья Никитична, — спросил Лев-шин, оставшись один со старухою, — что ж это за человек такой живет недалеко отсюда, у самой дороги, — что, из ваших, что ль?
— Наш, батюшка, наш!.. Так, убогий человек, юродивый— Павел, по прозванию Калмык. Он, верно, хотел вас крестить в дождевой воде?
— Да, бабушка!.. Я так и думал, что он безумный.
— Нет, не безумный — и старец усердный, большой постник, да, видно, у него ум за разум зашел… Мало ли и нам возни-то с ним было! Он на прошлой неделе сбирал собор.
— Собор!.. Какой собор?
— Как же!.. Ивана Ерша, Илью Степанова, всех наших учителей и наставников собрал.
— Что ж они, о чем с ним толковали?
— Что, батюшка, грех, да и только!.. Зачали за здравие, а свели за упокой!.. Собрались о вере толковать, а покончили смехом.
— Смехом?
— Да, батюшка. Павел начал говорить об антихристе, стал уговаривать братию, чтоб все крестились в дождевой воде, — другой, дескать, неоскверненной воды на всей земле нет. Вот отец Илья и говорит ему: «Мы тебе, Павел, без знаменья не поверим. Святые проповедники чудеса великие творили: болящих исцеляли, мертвых воскрешали; а ты, Павел, во уверение наше хотя единого жука или муху оживотворь!» — «Нет, братие, — сказал Павел, — я вам другое покажу знамение: дайте мне какую хотите отраву, при вас же выпью и невредим останусь». Илья хотел было попотчивать купоросным маслицем, да Иван Ерш отговорил, и вместо отравы поднес ему стакан доброго вина, а Павел отродясь его не отведывал… Вот, батюшка, как он увидел, что ему от этого зелья никакой болезни не приключилось, так загорланил пуще прежнего: «Что, дескать, окаянные! Видите ли, что ваша отрава меня не берет?.. Будете ли теперь меня слушаться?.. А коли вам этого мало, так давайте еще стакан». Как у него в головушке-то позашумело, так он перестал и о вере говорить. Только что кричит: «Подавайте вашей отравы!» Отец Алексей велел поднести ему третий стакан, да и говорит: «Слушай, Павел, коли после этого ты будешь сидеть прямо, так вера твоя права, а коли покривишься, так и вера твоя кривая». Как Павел хватил третий стакан, так его вовсе разобрало; он не успел и двух слов вымолвить, свалился под лавку, да тут и заснул.