Времени около двенадцати. Целая ночь впереди, спать можно в поезде. Начну с писем. Нет, минуточку! Минуточку… Я бережно бросаю в кресло ярко-красное шифоновое вечернее платье и рядом ставлю золотые изящнейшие французские босоножки. Так… Хорошо… Почти полдела сделано. Теперь письма. Я села у открытого окна за журнальный столик. Передо мной бумага, конверты, ручка. Так… Так… Конверты есть, и бумага. Хорошо. Только еще минуту. Я промчалась на кухню. Поставила на газ четыре кастрюльки. Бегом — в ванную: раз, другой, третий. Порошка побольше — пусть мокнет пока. Снова бегом на кухню. Из холодильника — все на стол, под стол и на подоконник. В холодильник — кастрюльки с кипятком. Пусть пока оттаивает. Теперь в комнату, опять бегом. По пути захватываю из шкафа в прихожей пылесос и пустой чемодан. Натыкаюсь на что-то знакомое в пижаме. А… Он спал, а от моего шума, оказывается, проснулся.
— Привет, — оставляю пылесос и чемодан посреди комнаты, сажусь за письма.
— Привет, ты уверена, что все это, — он сделал круговое движение головой, — необходимо сейчас?
— Именно! Иначе я не уеду спокойно.
— И вот это?.. Может быть?.. — он осторожно кивает на конверты.
— Это — тем более. Ты мне просто не мешай. Спи! Пожалуйста.
Он пожал плечами и пошел спать. Так… Около часа. Хорошо. Теперь письма. Сложные у меня письма… Я серьезно, сложные. Вода!!! В ванной!! Не выключила! Слетала в ванную, стукнулась ногой о пылесос, а вода оказалась выключенной.
Я снова опустилась в кресло, улыбнулась. Невесело. Я не дура. Я понимаю: ВСЕ, что делаю последний час, — ерунда. Просто боюсь писем. Но я знаю, написать их нужно. А то голова так и не перестанет болеть. Та голова, которая душа. Это не я придумала. Исповедальням уже много лет. Что-то грохнуло в кухне. Наверное, лед в холодильнике. Пусть. Пока ни напишу, не встану. Вот первый верхний лист.
«Милая тетя Кира!
Тетя… Я сама давно тетя. Но тогда, мне было столько, сколько сейчас моей дочери. Поэтому Вы всегда мне будете тетей Кирой. Я Вам не сделала ничего плохого. Но хорошее, что делали мне Вы, я никак не связывала с Вами. Ничего особенного не было, но мне нравились те красивые шерстяные вещи, которые делают в ваших краях. Да нет, не то все! Не о том я! Просто сейчас я понимаю, что все было бы красивее, теплее, мягче, если бы называлось не голубым, розовым, шерстяным, а тети Кириным. Вот и все. Ничего глобального. И немножко поздно.
Наташа»
Я положила письмо в конверт. Вот. Написала все-таки. Дальше. Не прерываясь.
«Марк Адольфович, хороший, добрый человек! Вы представляете, я только недавно поняла, какая же я нахалка. Ну, действительно: Вы — известный литератор, искусствовед, критик, знаете восемь (с ума сойти) языков и еще на сорок с лишним лет старше меня. А я звоню (часто) и, как мне казалось, очень вежливо спрашиваю, не могли бы Вы подобрать мне что-нибудь почитать. „Конечно. С удовольствием. А что бы приблизительно вы хотели?“ „Не знаю. Вам виднее. Я заскочу возьму. Хорошо?“ „Конечно. Это будет очень мило с вашей стороны“. Вот такие были диалоги. И еще много всего было… Я нечасто вспоминаю, но все помню… Спасибо Вам. Наталья».