Зеленоватое небо Галиции, кое-где затянутое свинцовыми тучами начало смеркаться, но не только солдаты обоих армий не замечали этого, но на это не обратила внимание и сама природа. Редко залетавшая в эти места в последнее время птица как ошалевшая металась между снарядами, пытаясь выжить и проклиная все и вся, а главное саму себя, за то, что очутилась здесь. Деревенские дома стояли совершенно пустынны, но не потому, что заброшены (местные жители ушли отсюда еще за месяц и переселились в тыл, тем же, кому некуда было идти, оставались здесь до последнего, пока не услышали выстрелы, а потом и вовсе сгинули неизвестно куда, таких, впрочем, было меньшинство), но потому, что даже расквартированные здесь военные были на поле боя и либо сражались, либо ждали приказа к бою, либо уже больше никогда в бой не вступят. Сформированные Оппелем медобозы изредка увозили раненных в тыл, и еще реже возвращались. Госпиталь стоял в 35 километрах к востоку, за окопами, и основная забота полковых врачей была обеспечить раненным возможность выжить, пока их будут перевозить до госпиталя. Обеспечивать медицинскую помощь тем, кто до госпиталя не дотянет, было категорически запрещено. К счастью для солдат четко не оговаривалось, кого считать «безнадежным» и это оставалось на совести врачей, которые помогали всем, кому было возможно. Для критических случаев существовали сестры милосердия, подготавливавшие солдат к последнему пути.
– 17 взвод, огонь! – прозвучал где-то в километре сдавленный голос пехотного командира; на всей полосе первого отчуждения оставалась с натяжкой взвода четыре, многие из которых уже отступали. 17-й, под предводительством штабс-капитана Рохлина шел на подмогу левофланговой кавалерии, полностью уже потерявшейся в австрийских штыках.
– За царя! За Родину! За Веру! – кричали солдаты, спеша в бой по приказу Рохлина. Первый ряд сразу был срезан шальными пулями.
Зеркалов с Котоевым и сестрой милосердия заканчивали операцию, так неожиданно предпринятую полковым врачом.
– Забирай, готов к транспортировке!
Солдаты с носилками подбежали к раненому офицеру и погрузили его на матерчатые, наспех сделанные носилки, и повезли как можно дальше от линии фронта, стараясь избегать рвавшихся в нескольких метрах от них снарядов… Арьергард отступал.
…
Лето 1906 года выдалось на удивление суетливым. Еще бы, в семье Зеркаловых, потомственных дворян, царило смятение. Наследник рода, Вадим Зеркалов только что с отличием закончил реальную гимнасию и готовился к поступлению в университет. Еще давно было предопределено, что молодой человек пойдет по врачебной части, но, экая оказия, в стране два учебных заведения готовили профессиональных врачей. То есть, их, конечно, было не два, был Дерптский университет, была Харьковская Академия, но только в двух местах студент мог получить лучшее медицинское образование: В Императорской медико-хирургической академии и в Московском университете. Разница между ними была принципиальная: от выбора зависела карьера студента. Пойдя в Медико-хирургическую академию, он мог претендовать на великолепное хирургическое образование и не беспокоиться за свою будущую жизнь. С большей вероятностью он будет врачом в достославной непобедимой и благородной русской армии. Если же молодой человек выберет Ломоносовское гнездо, то карьера земского, а то и губернского врача ему обеспечена. Более того, может статься, что студент останется в Москве, будет замечен, а там и до лейб-медика недалеко, и, несмотря на то, что в Петербурге находилась Военно-медицинская академия, лейб-медиков оттуда не брали, все русские лейб-медики пошли из Москвы, о чем не без гордости сообщала табличка на дверях медицинского факультета Московского университета.