Хорошо, что они не знали, как я выгляжу.
Между тем из гостиной донеслись хлопки аплодисментов, это дамы уговорили Федосея «почитать». Я встал на цыпочки, все равно ничего не увидел (мешали головы), но легко представил, как он, бородатый, в диссидентском свитере, вытаскивает из заднего кармана джинсов мятые листочки, а Елена стоит рядом, по видимости безучастная, а на самом-то деле готовая выцарапать глаза любому, кто посмеет высказать критическое суждение о его творчестве.
Овации стихли, и Федосей завыл:
– С жизнью так и не сжился, – сосуществовал.
Ненавидел людей и не переставал
ненавидеть (с испугу, конечно, с испугу).
Стольким женщинам он признавался в любви,
а холодное пламя в холодной крови
все по кругу летело, по кругу…
У меня над головой колыхалась люстра – так вздыхали дамы в гостиной, обмирая. Не знаю, то ли водка выпитая подействовала, то ли дух противоречия во мне пробудился, как всегда при слушании Федосеевых виршей, а только я крикнул из-за спин:
– Федосей, да разве же можно такое на свадьбах читать?
Ну конечно, мне стало жалко Елену.
Лидка, сориентировавшись на звук, бросилась ко мне, барабаня кулачками по плечам не успевавших отскочить в сторону:
– Куда же ты подевался? Машина ждет! Мы уже опаздываем!
Как нашкодившего кота, меня за шкирку вынесли на улицу. Помню, ехали в розовой «волге», потом стояли в белом зале, динамики транслировали гимн Гименею. Еще в прихожей я слышал пересуды, что для обоих молодых этот брак не первый. Может, поэтому Галка-невеста держалась так уверенно. А может, потому что родитель у нее тоже был руководящим работником…
Лидка не отходила от меня ни на шаг, боялась, наверное, что сбегу, но куда же я мог сбежать из собственного повествования? Некуда мне было бежать, это я уже понял.
Потом привезли обратно, втолкнули в гостиную. Мельком я оценил обстановку – мама родная. Мебель черного дерева, бронзовые бра, на стенах картины в позолоченных рамах. Напольные фарфоровые вазы. Количество гостей и столы с яствами тоже впечатляли.
Слева от меня уселась Лидка, справа – Савушкины, причем за Федосеем сразу стали ухаживать дамы, предлагали ему то и это, подливали в бокал, нисколько не смущаясь присутствия Елены. Федосей, кстати, тоже не смущался, привык, вероятно, к подобному отношению, выступая на диссидентских квартирах.
– Ах-ах, – приставали к нему дамы, – сочините что-нибудь экспромтом!
Федосей посмотрел на них отрешенно, и они затрепетали, как осиновая роща.
И мне снова стало жалко Елену.
– Эх ты, – сказал я Федосею, – да разве же можно так с женщинами?