– Что это вы хулиганите? – строго спросил Генрих Францевич. – Вазу, вот, разбили китайскую. А ведь я ее из Эрмитажа напрокат взял. Я вас отлично помню, вы приходили к нам страниц сто назад. Я вас помню и ничего не имею против выбора Лидии. Отрадно видеть, что вы сберегли на протяжении столь длительного временного промежутка свое чувство к моей дочери. Однако в прошлый раз вы вели себя гораздо тише…
– Я не могу разговаривать, когда за плечи держат, – сказал я.
– Но вы обещаете не делать глупостей?
– Обещаю, обещаю.
По мановению Генриха отвергнутые отступили на шаг.
– Нет, пусть совсем уйдут, – сказал я.
Генрих снова махнул рукой, и мордовороты с ворчанием потрусили в прихожую. Финик, правда, продолжал нечувствительно присутствовать где-то рядом, но тут уж главный инженер был бессилен. Нельзя, конечно, требовать от людей невозможного.
– Ну ладно, – сказал я. – Теперь можно поговорить. Вот вы главный инженер, да? А я, казалось бы, простой рабочий. Простой рабочий человек.
Вера Владимировна между тем накрывала для нас отдельный столик.
– Зятек, зятек, – радовалась она.
– Вы молоды, – мягко перебил меня Генрих. – У вас данные (стать) не простого человека.
– А что толку? – возразил я. – Чего я добился в жизни? Впрочем, я о другом... Ты не очень-то воображай, главный инженер. Мне на твои достижения… В общем, чтоб ты знал, я шотландский лорд, да только от судьбы не уйдешь, будь ты хоть кто, вот какая беда.
– О чем это вы? – поднял брови Генрих.
– Ты слушай, что я тебе говорю, – сказал я устало (повествование действительно затянулось). – Я ведь Лидку еще в восемнадцатом веке полюбил…
Лидка подошла к Генриху со спины, обняла его.
– Папенька, – прошептала она, – не сердитесь на Алешу. Он просто выпил немного лишнего.
– Что он несет? – обернулся главный инженер к дочери. – Я ничего не понимаю. Бред какой-то.
– Оскорбляешь? – мрачно спросил я, поднимаясь со стула. – Я же тебе хотел все как есть, откровенно…
– Позвольте, – сказал Генрих Францевич, – этот тон…
Вдруг Елена, растрепанная, как фурия, сверкая глазами, отделилась от толпы, выкрикнула:
– Я все поняла! Ты, вот, всю жизнь жалуешься, что тебя преследуют… а на самом деле ты… ты и есть финик! – Она разрыдалась, уткнулась лицом в грудь Федосею.
– Что ты, Лена, – сказал я тихо, – что ты? Как ты могла про меня такое подумать?
М-да, вообще-то не так все было, если честно. То есть до определенного момента так (это когда я вооружился электрогитарой, и на меня налетели мордовороты), а вот потом…
Приврал, признаюсь, приврал. Не разговаривал я с главным инженером на повышенных тонах (о чем, собственно, мне с ним было разговаривать?), и не глядела на меня Лидка восхищенно (с какого перепугу ей было мною восхищаться?)