– И что же это такое?
– В области философии – субъективный идеализм (действительность есть сумма моих ощущений), в истории – энергетический биологизм (развитие жизни как смена чувственных влечений), в политике – космополитизм, безразличие к родине, своему народу и его национальной культуре, в этике – гедонизм в форме неограниченного эгоизма, в эстетике – снобизм и декаданс.
– Ты что же, читал периодику, был в курсе современных течений? – изумленно спросил Оливер.
– Читал, читал. Я много чего читал. И регулярно, раз в неделю, откликался рецензией на прочитанное.
– Постой, а вот был в начале тридцатых такой критик… все подписывался одним только инициалом «А»… бездарный такой…
– Ну, что касается бездарности, время нас рассудит, – совершенно не обиделся, а даже как будто развеселился Арброут. – Верно, это был я. Впрочем, почему же был? Не был, а есть и до сих пор в строю …
– И тебе не скучно?
– Партия поручила мне бороться с модернизмом, и я обязан выполнить задание. Ну, а за твоим творчеством я слежу с особенным интересом, сам понимаешь. И кстати, всегда был уверен, что никакой ты не социалист, просто дурака валяешь. За это, кстати, и поплатился. А что же? Не шути с историей, не шути. Впрочем, тебя я все же ценю, потому что ты служил матросом, знаешь, какой ценой достается кусок хлеба простому человеку.
У Оливера кружилась голова. Машинально он взял с прикроватной тумбочки стакан. Отхлебнул. Боже, как давно он не пил виски…
– А в России ты что делаешь?
– Да вот, написал книгу, посвященную кризису буржуазной культуры. «Крах индивидуализма» называется. У нас там никто ее печатать не хочет, а русские согласны. Вот я и решил тебя разыскать…
– Зачем?
– Переведи! По-русски ты чешешь будь здоров. А я пишу просто, без изысков, тебе будет легко. Я договорюсь, тебя назначат переводчиком. Насчет гонорара не сомневайся, не обидят.
Оливер смотрел, как растворяются в стакане прозрачные кубики льда… вот их уже и не стало…
– Нет, – сказал Оливер. – Не буду я тебя переводить.
– Это почему же? – снова прищурился Арброут.
– Не буду, и все.
– Понятно, – сказал Арброут, одним махом допил содержимое своего стакана, посмотрел на Оливера тяжелым взглядом и вдруг запел медленно, почти речитативом:
Я пулеметчиком родился,
В команде «максима» возрос,
Свинцом, картечью я крестился,
Смертельный бой я перенес!
И-и-эх, кожух, короб, рама,
Шатун с мотылем,
Возвратная пружина,
Приемник с ползунком!
– Мало я вас, модернистов, в Испании пострелял. Ишь ты, какой гордый. А тебе не кажется, что твой отказ звучит несколько вызывающе? Смотри, ты живешь в Ленинграде, а мог бы гнить в Казахстане или еще где. Пристроили тебя тоже не бей лежачего – раз в неделю в пустом зале отбарабанил чепуху и, пожалуйста, получи, как здесь говорят, зряплату.