Более ничего не желала придумывать мама, как и сколько ни упрашивал я ее на протяжении детства и отрочества.
А потом перестал упрашивать. Стало не до того. Начались прозрачные ночи и сомнамбулические прогулки по улице Фурманова – взад вперед, взад вперед….
О пламенный пах, о холодные уши и стальные мышцы. Короче, - о, юность.
А потом был абитуриентом, - мямлил, малиновый, мокрый. В английском вообще не волок. Срезался, провалился, засыпался.
У черта на куличках отбывал двухгодичную воинскую повинность - участвовал в развертывании объектов за колючей проволокой. На вышках скучали ровесники в черных тулупчиках с автоматами наперевес.
Это учительница литературы Элла Эммануиловна Аваозова на педсовете (незадолго до выпускных экзаменов) внушила маме, что после школы я просто обязан поступить на филологический факультет. Сам-то я никуда поступать не собирался, считая, что поэту иметь высшее образование как раз таки не обязательно. Однако поддался на уговоры при виде маминых слез.
А плакала мама потому, что, слушая учительницу, на один головокружительный миг как бы очнулась и вспомнила - вспомнила! - судьбу супруга своего, никакого, конечно, не штурмана дальнего плавания.
И пошла с педсовета в слезах.
Но покуда шла, снова заставила себя забыть английское свое прошлое и, спроси ее кто-нибудь в тот момент, чем она расстроена, ответила бы чистосердечно, что – лишь легкомысленным моим нежеланием получать высшее образование.
При виде ее слез я и согласился поступать на филологический.
Эх, ей бы не плакать, а рассказать мне всю правду об отце моем, чтобы не ждал я от жизни снисхождения...
Мне-то ведь будущность мнилась лестной, и были на то якобы объективные причины: с детства я публиковался в пионерской газете «Ленинские искры» (исправно живописуя красоты времен года или городские достопримечательности – от краеугольного броневика до кораблика в необитаемых небесах.)
Итак, не желая огорчать маму, согласился поступать на филфак. И был уверен в успехе.
Поэтому время, которое следовало употребить на подготовку к экзаменам, препровождал праздно – весь июль, например, только что не ночевал у Федосея Савушкина, однокашника и соперника по перу; за чаем мы читали друг другу новые стихи: свои, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, до хрипоты курили и спорили...
Федосей никуда, по крайней мере в ближайшем будущем, поступать не собирался, и не только потому, что был освобожден от воинской повинности, просто ему было некогда, сочинял денно и нощно стихотворения и поэмы, в которых торопился осмыслить свое и ближних существование, – он даже после церемонии вручения аттестатов зрелости поспешил домой, тогда как мы до утра трезвонили гитарами возле невских блистающих волн, прикладывались по очереди к горлышку бутылки, облизывали на прощание однокашниц в кустах сирени на Марсовом поле.