Старик не ждал зятя. Кончился дождь. Дед Матвей вылез из шалаша, оглядел небо со всех сторон, почесал бороду и раскурил трубку. Покурив, не спеша выбил о пенек пепел и решил сходить на огороды. До этого стояли жаркие дни. Ботва у картофеля поблекла, листочки свернулись в трубочку, будто их ошпарили кипятком. То-то после дождя хорошо на огороде!
Дед пошел вдоль берега к тому мыску, что язычком выдавался в озеро, — там были огороды. Он ходил по картофельному полю, приглядывался, примечал. Вот на делянке Семена Кирилловича дождевым ручейком размыло целый ряд. Как земля подсохнет, придется окучить.
— Ого-го-го! — услышал дед протяжный крик, который пронесся над озером и далеко отдался эхом. «И чего горлопанит, — подумал старик. — Как будто его режут».
— Матвей Данилы-ыч!
— Тьфу! — рассердился дед. — Вот ведь варнак, прости господи.
Выбравшись на поляну, он увидел у шалаша Ладейщикова, который, сложив руки рупором, снова приготовился издать свой призывный клич.
Дед подошел незамеченным и спросил:
— Чего дерешь глотку-то?
Петр вздрогнул, оглянулся, отступив шаг назад, и заулыбался.
— Я думал, ты рыбачишь.
— Лодка-то моя на берегу.
— Не заметил, — виновато признался Петр. — В гости вот пришел.
— Это чего ты в гости надумал? Вроде бы и причины нет, а?
— Выходной, дай, думаю, схожу.
— Врешь, по глазам вижу, что врешь. Снова поругались?
— Было, — сознался Петр, присаживаясь на чурбашек. — А я маленькую прихватил, — он вытащил из кармана пол-литровую и поставил ее на землю.
— Деньги понапрасну переводишь. У тебя их что, куры не клюют? — проворчал дед Матвей и полез в шалаш за кружкой и закуской. Копался долго, а вылез, расстелил свой старый брезент, нарезал хлеба и сказал:
— Закуска неважная: сушеная рыба да огурцы. Свежую-то утром с Никиткой отправил.
— Здесь был Бадейкин? — поморщился Петр.
— Был. Рыбу пугал. А тебе чего?
— Ничего, — он налил в кружку водки и подал деду. Тот круто посолил ломоть хлеба и выпил одним махом, крякнул, остервенело начал нюхать хлеб и уже после этого принялся закусывать.
— Что у вас там стряслось?
Петр начал хмелеть, на душе опять сделалось скверно.
— Молчишь, стало быть, и сам виноват.
— Ушла она, Матвей Данилыч.
— Это как ушла? Куда ушла?
— Домой, к матери.
— Погоди, погоди. Может, она просто так?
Петр отрицательно покачал головой.
— Был утром. Прогнала.
— Язви вас в душу! Кнутом бы вас обоих. Вот мое соображение.
Дед сплюнул, свернул брезент и бросил в шалаш.
— В гости он пришел! Нечего сказать, хороший гость! За мной, что ли?
— Нет, я пришел так, тяжело мне.
— И чего ты крутишь, не пойму. Ведь вижу тебя насквозь, — дед Матвей тяжело поднялся и строго спросил: — Какого дьявола еще ждешь?