Здоровенный детина с широким лицом выступил вперёд и приказал:
— Открой лицо!
Рафига разжала зубы, края чадры разошлись в стороны.
— Ого! Красотка! Черноглазая! — раздались восхищённые возгласы солдат.
Рафига обожгла их гневным взглядом и отвернулась.
Мигнув товарищам, тот же широколицый снова приказал:
— Открывай сумку!
Девушка покорно выполнила приказание.
Громадной, как верблюжья ступня, ручищей солдат покопался в сумочке. Сам же защёлкнул её, нахально глядя в лицо девушки.
— Под чадрой проверь! — подсказали ему приятели.
Солдат легонько похлопал Рафигу по одному боку, по другому, и вдруг с силой сжал широкими ладонями маленькие тугие груди девушки.
У Рафиги зашлось сердце от стыда и отвращения. Она с ненавистью ударила солдата сумкой по голове и, не говоря ни слова, быстро прошла в ворота. Солдаты заржали ей вслед, засвистели, затопали ботинками.
Пылающая от негодования Рафига проклинала солдата, поминая его родню до седьмого колена. Она была так зла, что чувствовала себя способной перегрызть зубами горло негодяю. Сердце её словно хотело выскочить из груди.
— Чтоб ты сдох, проклятый! — ругалась она. — Чтоб тебя шакалы сожрали, ублюдок!
— Ну, ну, дочка, — сказал какой-то прохожий, — не ругайся, некрасиво так.
Рафига удивлённо посмотрела ему вслед, ей казалось, что ругается она про себя. Постепенно девушка успокоилась, ей стало легко и весело, вокруг были только свои, нигде ни солдата, ни полицейского. Касба! Найдётся ли хоть один алжирец, равнодушный к этому слову! Для европейцев старый город был чем-то вроде этнографического музея, давал испытать им приятное чувство превосходства. Можно было сделать кислую мину, удивлённо поднять брови, презрительно улыбнуться. Европейцы осматривали самые потаённые уголки Касбы и неизменно морщили носы: «Бывает же такое невежество!.. Темень, грязь, нищета. И ещё кричат о самостоятельности… Вот болваны!»
Да, Касба неприглядна. Ни широких улиц, ни высоких зданий, ни богатых магазинов, ни роскошных ресторанов, кафе, кинотеатров, улочки её тесные, кривые, в ухабах и очень грязны. Вся Касба занимает не многим больше площади, чем поместье Шарля Ришелье на морском берегу. Однако здесь находят приют десятки тысяч людей. Если бы выселить всех жителей Касбы из их жалких лачуг и вместо них разместить овец, животных поместилось бы, пожалуй, меньше. Как же не быть грязи?!
Приземистые, лепящиеся друг к другу домишки, крохотные дворики, узкие скрипучие лестницы — всё это было старое, ветхое, облезлое. Что-то разваливалось до основания, что-то ремонтировалось, но нового не строилось ничего. Видимо, поэтому облик Касбы не менялся со временем, она оставалась всё той же древней, бедной Касбой. И всё равно люди любили Касбу, не чувствовали её сумеречности, не возмущались грязью. Разумеется, алжирцы знали цену свету и чистоте, но простором и чистым воздухом владели пришельцы, а истинным хозяевам осталась только Касба. Могли ли они по любить её, не дорожить ею?