— Надя, — сказал он без крику и злости, но холодно и твердо, — ты выбросишь из головы Молотова. Я за тебя гибнуть не стану и не потерплю безнравственности в своем доме. Молотова нога здесь не будет! Ты с ним никогда не увидишься, — это мое святое слово, ненарушимое... Мать, — обратился он к дверям той комнаты, где она была, — жена, уговори свою дочь — это твое дело; она губит и себя и нас... Надя, — обратился он опять к дочери, — я у тебя спрошу ответа на днях, будь готова...
Он пошел в свой кабинет, но в его старом сердце шевельнулась жалость к своей любимой дочери; он остановился подле нее и сказал сколько можно ласково:
— Надя, образумься...
Она сидела, закрыв лицо руками, и молчала, как убитая.
— Одумайся!
С этим словом Дорогов оставил гостиную.
Долго сидела Надя, убитая горем, оскорбленная, и ничего она не понимала. «Что же Молотов? — без смыслу повторялось в ее голове. — Откуда узнал отец?.. За что он меня назвал раз...» Этого слова она не могла договорить. И опять эти вопросы бессмысленно чередовались в ее голове. Надя потеряла способность рассуждать... Она открыла лицо. Оно было измучено, бледно; после целого дня ожиданий и радостных надежд в нем выражалось тупое страдание. Ей хотелось освежиться; она вышла и умылась холодной водой, потом в темном зале открыла форточку и облокотилась на косяк окна. Дети все еще были в зале и с любопытством, смешанным со страхом, смотрели на свою сестру... Они тоже обсуживали своим невинным умишком семейное дело. Федя подслушивал разговор у дверей и рассказал другим, что Надя целовалась и за то ее папа сильно бранил, так, как их никого не бранил... Между детьми слышался шепот.
— Отчего целоваться нельзя? — спросил самый маленький, Федя, — вот мы же целуемся...
— То совсем другое, — отвечала Катя...
— Что же?
— Так женихи да невесты целуются, — сказала Маша...
— А это худо?
— Худо...
— А что это «развратная»? — спрашивал Федя.
— Об этом нельзя говорить, — отвечали ему...
— Отчего?
— Неприлично...
— Будешь большой, узнаешь, — заметил гимназист, двенадцати лет мальчик.
— Папа у нас злой, — сказал Федя...
— Ах, какой ты! — заметили ему сестры.
— Что же?
— Так говорить не надо.
— Да, он злой!
— Надя плачет, — проговорила Маша...
— Пойдемте к ней! — звал Федя...
— Ей не до нас, — отвечали дети с удивительным тактом.
Дети, мальчики и девочки, все, кроме Феди, понимали, в чем дело, знали, что такое «развратная», но их детскому сердцу жалко было своей любимой сестры. Они готовы были броситься к ней на шею, утешать ее, плакать с ней; мальчики были угрюмы, у девочек слезы на глазах...