- Тьерри-катэ, может, это уж слишком?
- Женщины побежденных всегда принадлежали победителям. Так было, когда сколенцы завоевывали Алкию. Не вижу, почему сейчас должно быть иначе.
- Слушаюсь.
Алк из подчиненных Тьерри пришпорил коня, поймал удиравшую от другого солдата девчонку, сунул в рот драную рукавицу (на руке еще не зажили следы зубок предыдущей жертвы), заломил руки за спину. Девчонка вскрикнула - и обмякла в его руках.
- Тьерри-катэ, вам подарок от жителей Гремящего Ручья - усмехнулся Гонтран. - Ее вроде Олтаной зовут.
Тьерри лениво оглядел заплаканное лицо, мозолистой рукой потрогал едва наметившейся груди... Глаза барона заволокло паволокой желания. Не Фольвед, конечно, далеко не Фольвед - та подобна спелой вишне, а эта так, зеленое яблочко. Но на первое время сойдет. И перекинул девчонку через седло - точно как тюк с ковром.
- Сойдет.
Фольвед надеялась, что ценой Олтаны, соседской дочки, ценой сестры с тремя детьми, которая вообще исчезла невесть куда, ей удалось откупиться у судьбы. Наивная! Тьерри часто появлялся в селе, приглядывая, чтобы мешки с зерном наполняли до верху, чтобы скотина была самой упитанной и вкусной, а селяне, и особенно женщины, при его появлении кланялись до земли. Но каждый раз, проезжая мимо колодца, осматривая огороды и умываясь холодной водой Гремящего ручья, он видел стройную фигуру женщины, несущей к дому ведра, вязанку хвороста или идущую с крынкой молока. Ее легонько колыхавшиеся на ходу бедра манили взгляд, а полные, яркие губы разжигали желание. Прошла неделя - и Тьерри стал думать о ней непрерывно, даже когда задирал Олтане юбку...
"Нет, так легко сойти с ума, - наконец решил он. - Неужели проклятый сколенский сотник окажется сильнее алкского пятидесятника?" Тьерри помнил, как Эгинар упал от его стрелы, вонзившейся как раз между лопаток. Помнил, как вывернул меч из руки обезображенного мертвеца: только хрустнули, ломаясь, стиснутые в предсмертной судороге пальцы. Пользуясь безнаказанностью, приказал стащить с павшего сотника и отстирать заляпанные кровью штаны и сапоги. Рубаха, увы, была рассечена мечом и проткнута копьем: даже если зашить, останутся швы, и будет понятно любому, что алкский пятидесятник, а теперь и барон не брезгует никакой рваниной. Штаны и сапоги оказались великоваты, но зато добротно скроены, а свое, алкское, что-то поизносилось.
Владел он теперь и деревней сотника, был властен в жизни и смерти его близких. И только жена Эгинара ван Андрама оставалась ему недоступной, а оттого казалась еще более манящей. Если ее не покорить, не сделать его и только его, не заставить забыть о прошлом - он будет чувствовать себя просто мелким мародером, воришкой, забравшимся в чужой дом.