Утро. Свет бьет сквозь плотно задернутые шторы. Биатрис. Кларк смотрит, как она спит. Наблюдает за ней.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Он улыбается. Вспоминает ее голос, слезы. Белые волосы рассыпаны на пуховой подушке. Она что-то шепчет во сне. Веки вздрагивают.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Она любит его. Дико. Страстно.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Ровное дыхание вздымает полную грудь. Капли засохшей крови украшают большие соски. Бурые пятна, оставленные грубыми пальцами, ожерельем покрывают шею. Боль. Маленькая шлюшка заслуживает большего. Но не сегодня. Смерть – это лишь благо, великий дар, прекращающий страдания… Кларк курит. Она любит его. Он ненавидит ее. Она верит ему. Он презирает ее. Она хочет его. Он хочет видеть ее страдания. Их страдания. Всех. Каждого. Он никого не любит. Они презирают его. Ему не жалко их. Двуногие твари. Хнычущие, лживые, самовлюбленные до безобразия. И это не безумие. Нет. Это реальность. Как шрамы на теле. Вот слезы – это безумие. В них нет правды. Страх. Да. И еще страдания. Лишь они приблизят нас к небу.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Почему людям нравятся тираны? Откуда в них этот благоговейный трепет? Да. Душа. Она хочет очиститься. Плачь грешник, Кларк знает, в чем твоя суть. Страдай, кричи! Ибо в боли твое спасение. Лишь она не умеет врать. Лишь она подарит тебе царство небесное.
– Кларк! О, Кларк! Кларк…
Всего лишь шлюха. Дрожит, извивается, стонет. Всего лишь тело. Плоть. Отсутствие причин. Люди покупают жизнь. Люди платят за смерть. Все относительно. Истина лишь то, что принято считать истиной. Законы не безупречны.
Кларк улыбается. Он кошка в этом тихом мышином царстве. Хищник. Дикарь. Убийца. Почему тигр убивает лань? Потому что он хочет есть. Инстинкты. Ни один зверь не вцепится в твою глотку, если в том не будет нужды. Кларк – зверь. И ты его нужда. Его инстинкты ведут его. Кровь, страх – он жаждет видеть их. И ничто не остановит его. Потому что он не боится боли. И мир огромен. И в нем есть место каждому.
* * *
Суккуб нашел его четыре года назад в публичном доме Грегори Боа. Шел дождь. Крупные капли барабанили в окна, словно пальцы умерших вуайеристов, желающих узреть очередной половой акт в этом доме плотских утех. Девушка. Шлюха. Без имени. Лишь тело. Каштановые волосы на худых плечах. Маленькая грудь, как у облысевшей обезьянки. Зеленые глаза. Выбритая промежность. Голос без интонаций. Влагалище без чувств. Лишь только работа. Лишь только инструменты. Купля-продажа. Спрос-предложение. Чулки на ногах. Колени на полу… Кларк отвернулся. Картины на стенах были интересней, чем женские пальцы на его брюках. Красный песок. Красное небо. Даже линия горизонта и та затянута кроваво-красной дымкой. И черный ворон. Огромный. Неестественный в своей натуральности. Его крылья сложены. Когти пронзают кровавый песок. Глаза большие, черные, словно ночное небо, ставшее вдруг зеркальным, очистившись от звезд и облаков до кристального мрака вселенской тьмы. И взгляд. Глубокий, как космос. Холодный, как смерть. Сквозь тушь и графит. Сквозь краску и холст. Он смотрит на Кларка своей зеркальной гладью, и Кларк видит свое отражение в этих глазах. И видит, как оно отражается в его собственных. Видит, что видит. И видит, что видит, что видит. Бесконечный автопортрет, в котором художник рисует самого себя, рисующим себя. И так до бесконечности. И все теряет значение. Лишь только красная пустыня, высушенная кровавым солнцем, застывшим в кроваво-красном небе, да запах крови в наполненном оттенками красного воздухе. И старый крест. Древний, как мир. Сухой, как лживые слезы. И Кларк. И кованые гвозди. И молоток стучит. И рвется плоть. И кости хрустят, крошась под натиском железа. И дерево, вбирающее в себя острия гвоздей, сдобренные свежей кровью. И голос. Хриплый, вырвавшийся из пересохшего горла криком. Но Кларк молчит. Распятый, высушенный беспощадным солнцем. И ворон в небе. Кар! Кар! Кружит, рисует спираль, спускаясь вниз. На плечо. Плоть рвется под когтями. Кровь. Красная по смолянисто-черным перьям. И глаза. Глаза Кларка. Такие голубые. Такие поверхностные. Кар! И клюв пробивает один из них. Кар! И вот второй стекает по щекам бесформенной массой. Тьма. И в этой тьме есть только ворон. И целый мир заполнен им. Мир Кларка. И голос. Хриплый. Сдавленный, как предсмертный стон.