Ее пение было воистину удивительным: зрению и слуху как бы открывалась сердцевина потрясающего таланта, и в миг этого обнажения на слушателей обрушивался шторм. То была картина грандиозной самоотдачи, презрения к условностям, свободы от всех страхов, восторга от собственного восхитительного произвола. Ее лицо светилось отвагой, словно она ставила на карту буквально все; однако, несмотря на величину ставки, сохраняла уверенность в себе. Барни стал свидетелем волшебства: аудитория была счастлива, ведь благодаря певице люди обретали гармонию внутри себя. В присутствии этого явно превосходящего их существа они не чувствовали зависти, а были готовы искренне прославлять ее. В Сиам не было ни капли искусственности, сделанности. Она свободно превращала любую заурядную песню в нечто неизмеримо большее, в маленький шедевр.
После каждого номера слушатели вскакивали с мест и награждали ее аплодисментами.
Что-то — то ли яркие пятна света на широкой сцене, то ли эмоциональное воздействие ее исполнения — мешало Барни как следует ее разглядеть. Внезапно благодаря сильному лучу он увидел, насколько она молода, прекрасна, какой щедрой любовью могла бы одарить того, кто окажется способен ее оценить. Она вся погружалась, уходила в свое пение, он даже испугался: что с нею произойдет, когда выступление закончится?
На нее был направлен такой Мощный поток света, что в глазах начинали плавать синие круги, заставлявшие подолгу жмуриться. Однако Сиам вознеслась, и техническое несовершенство сцены перед ее талантом отступило. В горле у Барни застрял комок, мешавший дышать. Чем интенсивнее он сглатывал, тем сильнее проявлялись обуревавшие его чувства, у него щипало в глазах. Для него уже была невыносима эта картина: Сиам, выворачивающаяся наизнанку перед почти полупустым залом. Он тоже стал пленником ее очарования.
Один из гитаристов рок-квартета подошел к ним, чтобы взглянуть на сцену.
— Какая она красивая! Разве можно выступать после нее? Хороша!
Барни не в силах был ответить. Он боялся, что, стоит ему открыть рот — и он не заговорит, а зарыдает. Он молча кивнул. Лавина обрушившихся чувств застала его врасплох.
Молчание нарушил импресарио. Его голос был напряжен, он едва не срывался на патетику:
— У этой женщины есть сердце. Я в нее влюбился.
Дальше могли последовать разве что междометия, но он не дал себе воли и задумчиво устремил взгляд куда-то вдаль, словно установив заслон на пути сокровенных чувств.
— Почему вы не заполнили зал контрамарочниками? — спросил Барни.
— Кем бы я его заполнил, скажите на милость? — Импресарио не меньше, чем Барни, жалел Сиам. — Азарт болельщиков захватил весь город — вечером по телевизору идет бейсбол. Церковь отступает. Парень тащит свою девушку в постель. Вот вам и шоу-бизнес в маленьком городке.