— Я — хозяин «Гельм энтерпрайзис».
Губы Вольфганга раздвинулись в горькой усмешке.
— Пришли убедиться, что я собираю вещички? Боитесь, что я откажусь уйти?
— Нет. Вы уйдете, — уверенно произнес голос. — Даже если придется тащить вас отсюда волоком, а вы будете визжать и лягаться. Зрелище заставит ваших клиентов на секунду поднять от карт глаза, но лишь на секунду. Потом о вас забудут.
Вольфганг оскалился, показав желтые зубы.
— Вы так думаете?
— Я знаю.
Вольфганг нахмурился. Его беспокоили не слова, хотя в них была правда, его тревожил голос.
— Мне знаком ваш голос, — сказал он и замер. Ему показалось, в коридоре кто-то был.
— Не сомневаюсь. Вы довольно часто слышали его в прошлом.
Вольфганг медленно покачал головой. Дернулся от боли в груди, но не обратил на нее внимания. Легкое несварение от теплых круассанов вряд ли достойно внимания в такой момент.
— Я… не помню, — сказал он. Ему снова стало холодно. — Кто вы? — наконец настойчиво спросил он, сжимая в руке рукоятку трости.
— Я уже сказал. Я — «Гельм энтерпрайзис». А также тот, кто послал вам пакет, который сейчас держит ваш секретарь. Он ведь вам все прочел, так?
Вольфганг почувствовал, как взорвалась внутри ненависть.
— Откуда у вас эти документы? — На мгновение к нему вернулись его старая властность, злоба, умение подчинить своей воле, и Уэйн вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, плачущим в темноте. Потом отец наткнулся на стол, едва не упал, и момент прошел. Уэйн расслабился, не зная, что стоящий между портьерой и открытой дверью Себастьян в ужасе оцепенел.
— От вашего старого друга, лейтенанта Хейнлиха, разумеется, — ответил Уэйн. — В чем дело, герр Мюллер? Вы и в самом деле думали, что все забыли, как вы когда-то были комендантом концентрационного лагеря?
Себастьяна передернуло, но он не издал ни звука.
— Кто вы? — снова спросил Вольфганг, но теперь его голос упал почти до шепота.
— Разве название «Гельм» ни о чем вам не говорит? А должно бы. Это ведь сокращенное от Гельмут.
— Гельмут? — пробормотал Вольфганг И потряс головой в полной прострации.
— Вы же помните Гельмута, не так ли? — продолжал издеваться голос. — Вашего первенца. Самого-самого лучшего?
— Гельмут, — сказал Вольфганг и резко сел в кресло. Несварение мучило его сильнее, боль перекинулась на левую руку, стало трудно дышать, но он едва все это замечал. — Ты, — наконец произнес он довольно спокойно. В слове не было ненависти, только тупая, беспомощная констатация факта.
— Разумеется, это я, папа. Кто же еще? — Уэйн подошел поближе и оперся ладонями о стол.