. Мы стремились показать, что для Иванова и в последней прижизненной книге Ходасевич присутствовал не только как одна из «дорогих теней», но и совершенно открыто, впрямую.
Мало того, Иванов, как кажется, перенимает у Ходасевича особенности именно его индивидуальной техники цитирования, делая свои стихи не просто ареной присутствия того или иного автора, но осознанной тайнописью пронизывает сразу несколько строк, заставляя уже впрямую соотносить свое стихотворение с целостным текстом поэта-предшественника, а не просто вызывая в памяти отдельные совпадения. Как замечательный образец можно разобрать соединение упомянутых выше отсылок к Тютчеву и Баратынскому в «Так, занимаясь пустяками...». Уже первое слово ивановского стихотворения начинается полузаметной тютчевской цитатой: «Так, занимаясь пустяками...» — «Так!.. Но, прощаясь с римской славой...». Но уже здесь осознание цитатности должно привести к осознанию принципиально новой семантики: «слава» и «пустяки» для Иванова становятся равнозначными, приравненными друг к другу. Как сказано в стихотворении, не вошедшем в окончательный вариант его последней книги,
Слава, императорские троны,
Все о них грустящие тайком —
Задаетесь вы на макароны,
Говоря вульгарным языком.
Кажется противопоставленным тютчевскому миру мир ивановский, ибо первый существует объективно, в исторических роковых минутах, тогда как второй воссоздается и разрушается по воле поэта. Но эта объективность и умышленность также оказываются относительными, ибо тютчевский мир жив прежде всего роковыми минутами, тогда как ивановский состоит из «туманных годов», наполненных разного рода переменами. И тут определяется смысловой переход к стихотворению Баратынского, которое в данном контексте стоит напомнить целиком:
Чудный град порой сольется
Из летучих облаков,
Но лишь ветр его коснется,
Он исчезнет без следов.
Так мгновенные созданья
Поэтической мечты
Исчезают от дыханья
Посторонней суеты.
Словесные пересечения отметить нетрудно: «чудный мир» — «чудный град», облака, дыхание (ивановское «вперемежку дышим мы»). Существеннее, пожалуй, пересечение смысловое: создание и разрушение «чудного мира» («чудного града») оказывается делом мгновенной прихоти человеческого сознания или природного умысла. Но еще более существенно, что у Баратынского «созданья поэтической мечты» уничтожаются «посторонней суетой», тогда как у Иванова «покупки или бритье» сопутствуют созданию поэтического мира, а возвышенное восхождение его разрушает.
Таким образом, Иванов выстраивает совсем иную структуру своего поэтического мира (в самом широком смысле этого слова): для него «поэтические мечты», «пустяки», «минуты роковые» воспринимаются «вперемежку», как нечто однозначное, легко меняющееся местами, как меняются местами свобода и тюрьма, восхищение и насмешка. И параллель с Ходасевичем обостряет эту внутреннюю полемичность стихотворения Иванова, делая его определением той индивидуальной позиции, которая и определила место этого поэта в истории русской литературы.