.
Завершающий всю полемику ответ Философова носит характер довольно беспомощный и характерно демагогический. Откликаясь на появление в Париже журнала «Новый корабль», он писал: «Мы здесь, в Варшаве, пережили за это время слишком много трагических событий местного и мирового масштаба, чтобы с прохладцей читать о том, о чем 7 месяцев тому назад беседовали высококультурные, а главное — досужие эмигранты. 3-го марта скончался М.П.Арцыбашев. 7-го июня Коверда убил Войкова. Потом высылки, потом убийство Трайковича... Через три месяца после двух бесед в «Зеленой Лампе» Англия прервала дипломатические сношения с Москвой. А за месяц до выхода первого номера «Нового корабля» тихоновская церковь примирилась с большевиками. Для нас, эмигрантов, эти события имеют потрясающее значение. Вот над этими событиями надо действительно «оттачивать мысль» <...> Пусть и Мережковский и Гиппиус поймут, что им надлежит или умолкнуть, отойдя в сторону, на что они имеют полное право и за что их никто не осудит, или говорить громким голосом, «поверх» Милюковых и Адамовичей, без обиняков, без тактики. Играть сейчас в бирюльки таким людям, как они,— как-то непристойно»[810]1 .
Уже само введение кончины Арцыбашева в список событий мирового значения выглядит вполне комично. Но и весь приведенный нами пассаж, как кажется, слишком сбивается на советскую публицистику того же самого времени.
В заключение имеет смысл обратить внимание читателей еще на один момент, весьма любопытный для ситуации эмигрантской литературы конца двадцатых и начала тридцатых годов. Хорошо известна полемика Г. Адамовича с Вл. Ходасевичем о «человеческом документе»[811]. Менее известно, как остро переживала Гиппиус отзыв того же Ходасевича о романе Т. Таманина (Т.И. Манухиной) «Отечество»[812]. Но, кажется, еще никогда в литературоведении не указывалось, что Гиппиус приходилось не только отстаивать возможность существования книг внеэстетического свойства от посягательств «эстетов», но и, наоборот, заниматься защитой прав писателей и журналистов на «эстетическое» отношение к действительности.
Впрочем, довольно скоро споры перестали быть сколько-нибудь актуальными: в 1928 году прекратило свое существование «Звено», в начале тридцатых — «За свободу!», эмигрантская печать впала в серьезнейший кризис, из которого фактически так и не смогла выйти. Но это — уже предмет других статей.