Своими иссохшими устами эпилептика Достоевский возглашал мировое призвание России. Но в нем жила крепкая и сильная закваска человека исконных традиций, и его пророчество оказалось ненадежным и фантастическим.
Он уповал, что в русском народе «спасение» для всего цивилизованного мира, что наша Россия скажет всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миру слово... Что в России заключаются великие силы для будущего разъяснения и разрешения многих горьких и самых роковых недоразумений западноевропейской цивилизации.
Он стучал кулаком в худую свою грудь. «Вот к этому-то разряду убежденных и верующих принадлежу и я».
Да, в этом Достоевский отчасти угадал наше время и попал в точку. Россия открывает новый цикл в истории. Мы, русское племя, взяли на свои плечи ответственное начинание и тяжкое бремя разрешить не одним громким словом, а и практическим делом роковые недоразумения европейской цивилизации, сложные и грозные...
Но дело в том, что Достоевский никак не предчувствовал смертельной трагедии России, ее искупительной кровавой жертвы собой, ее гибели и распада как великой империи.
Напротив, он жадно верил, что эти мировые вопросы разрешит именно Россия могучая, ставшая во главе объединенного славянства.
Его новое неслыханное слово оказалось имеющим бесплодную давность двух тысячелетий, ибо его мечта — всесветное соединение во имя Христово. «Вот наш русский социализм».
Имя Христово для него не символ, не поэтический образ, а реальная и серьезная вера. Но европейская цивилизация уже две тысячи лет связана с христианством, которое не спасло ее от горьких и роковых вопросов.
Достоевский опирался для обновления и воскрешения старого и больного европейского мира на те самые силы, которые довели его до смертельной болезни и до заката его цивилизации. Эти силы уже истощились и обесплодили самую почву. И на них можно было построить не земное настоящее дело, в только красивые воздушные замки.
Достоевский был пророком утопистом-реакционером. Он искал будущее в прошлом и хотел вдунуть жизнь в тление.
Таким же утопическим, старинным, религиозно-мистическим был и христианский универсализм Владимира Соловьева, который отрицал национализм как утверждение исключительно своего, русского. У него вселенское покрывает собою и оправдывает собою родное. Но его идеалы уходили корнями в ту же глубь веков, уже износивших свое духовное содержание... К тому же, в последнем произведении, в «Повести об Антихристе» Вл. Соловьев развеял свои розовые надежды на царство Христово в пределах истории, о мировой же миссии России нести в мир свою правду неведомому Западу он забыл и думать. Все великое совершится в ином свете, за гранями земной жизни... А для ближайшего будущего Европы он предрекал торжество панмонголизма...