1) всякие требования религиозные или нравственные, как бы они правильны ни были, не могут относиться к теории искусства, не нуждающегося, чтобы для его возвышения обуживались религия и философия. Признавая всю необходимость для поэта как личности творческой религиозного начала, нельзя не видеть, что размышления об этом идут мимо искусства, еще более мимо поэтических школ, и группировка по таким признакам напоминала бы группировку поэтов по покрою платья, по цвету глаз и прическам. Одно выше, другое — ниже цели, но одинаково не на тему. Все-таки теоретики искусства — не Иоанны Златоусты, хотя последние, может быть, были и важнее для поэтов.
2) Включение в теорию творчества «личности воспринимающей» — все переносит в область впечатлений и эффектов, т.е. область весьма шаткую и едва ли желательную. И характерно стихотворение из «Кормчих звезд», где, может быть, турист и пленится эхом, забывая о рожке, но с точки зрения музыки, искусства важны только те звуки, которые издает рожок, и умильные впечатления природного эха — ее рассмотрению не подлежат. Обертона? — прекрасно. Но во-первых, они звучали всегда, когда Моцарт и не думал на них рассчитывать, а если временами Скрябин строит на них гармонии, то обращает их из обертонов в простые тона. Во-вторых они математически предопределены, чего нельзя сказать о символизме, в большинстве случаев имеющем дело, конечно, с метафорами личными и отнюдь не обязательными для слушателя. Включение же в теорию творчества — творчества и воспринимающей личности делает еще более шаткой систему словесных обертонов.
3) Принадлежа к «участку ясности», как любезно выразился г. Cunctator, я не могу не понимать слов точно. Как ни неприятно «Трудам и Дням», но школа символистов явилась в 80-х годах во Франции и имела у нас первыми представителями В. Брюсова, Бальмонта, Гиппиус и Сологуба. Делать же генеалогию Данте, Гете, Тютчев, Блок и Белый — не всегда удобно и выводы из этой предпосылки не всегда убедительны. Если же новое течение нескольких писателей, вполне определившихся мастеров и теоретиков столь отличается от того, что принято называть символизмом, то лучше его и назвать другим именем, я не знаю, как, — «теургизм», что ли, — чтобы не было путаницы в возможных спорах.
4) Помещенная в конце книги на закуску маскированная статья Cunctator'a, все время занимается кивками и намеками без адреса и анонимно, чтобы всегда иметь возможность или отпереться в адресовании, или сказать: «на воре шапка горит». Всем известна эта манера по «Весам», где в пространство посылались — «сволочь, калоша, щенок etc.» В «Трудах и Днях» покуда в виде цветочка появился «полицейский участок ясности» и «добровольный сыск», вероятно, будут и ягодки, но я не могу не констатировать не полную желательность таких приемов. Никто не заподозрит меня в недостатке уважения и восторга к произведениям А. Блока, А. Белого и Вяч. Иванова, но когда все соединяется, чтобы настойчиво и тенденциозно подчеркнуть выступление, в котором не участвуешь, то простая скромность заставляет сказать, что многих взглядов я не разделяю и способов полемики наступательной более чем не одобряю, а написал только то, что написал, отнюдь не в целях засвидетельствовать свое участие в обновленном символизме, поскольку он выразился в «Трудах и Днях».