Нетрудно увидеть, что письмо далеко выходит за рамки своего жанра. Кузмин не ограничивается выражением недовольства тем, что статья его оказалась изувеченной, и даже выражением протеста против достаточно, с его точки зрения, личных выпадов Андрея Белого (скрывшегося под псевдонимом «Cunctator») в небольшой заметке «О журавлях и синицах», но начинает полемизировать и с принципиальной статьей Иванова «Мысли о символизме», помещенной в том же первом номере «Трудов и дней», причем отчасти возвращает полемику к возражениям, высказанным еще на обсуждении доклада Вяч. Иванова в «Обществе ревнителей художественного слова» в 1910 году. Напомним, что уже тогда попытки Иванова придать русскому символизму исключительное, вневременое значение были встречены по крайней мере одним из оппонентов, А.А. Кондратьевым, ссылками на то, что символизм есть вполне исторически укорененное явление, восходящее к движению французской литературы 1870—1880-х годов[964].
Не лишним будет, видимо, напомнить, что письмо Кузмина появилось как раз в то время, когда давнее его недовольство некоторыми чертами личности Иванова стало претворяться в сильнейший кризис дружеских отношений, приведший к серьезнейшим последствиям[965].
Редакция «Трудов и дней» и близкие к ней люди постарались если не совсем замолчать инцидент, то, во всяком случае, не придавать ему ключевого значения. Иванов в письме Метнеру от 12 сентября с некоторым удивлением отметил, что ничего не знал о готовящемся письме Кузмина, однако посчитал, что «формально он во всем прав»[966], сам же Метнер, поглощенный в эти дни серьезнейшими внутренними разногласиями с Белым, счел, что в полемику вмешиваться не стоит: «№ Аполлона сравнительно недавно вышел и я сам его прочел лишь на днях; ничего ужасного в нем нет; глупое письмо обидевшегося Кузмина и осторожная заметка Чудовского[967]. Вдаваться в полемику не стоит. Могу вырвать страницы и прислать Вам, но прошу не затерять и возвратить обратно. — Аполлон более не обменивается с нами изданиями, а значение его (по-моему) слишком невелико, чтобы делать ему честь записываться на его издание и полемизировать с лицеистами, у кот<орых> молоко на губах не обсохло. Повторяю, если Вы — иного мнения, то попробуйте ответить Чудовскому»[968].
Печатных следов полемики, как кажется, больше обнаружить не удается, однако для самого Кузмина она имела довольно существенные последствия: помимо бесповоротной ссоры с Ивановым, она определила его литературную позицию ближайшего времени: не столь давно разошедшись с Гумилевым и интенсивно организовывашимся им акмеизмом, он теперь оказался решительно разъединен и с символистами, что предопределило его обращение к «внепартийным» печатным органам, и в первую очередь к массовой прессе, требовавшей значительных изменений поэтики, уже рождавшихся, но еще не окончательно закрепившихся в его творчестве.