— С кем?
— С мамой и с… — она замялась. — С Михаил Георгиевичем.
— Очень понравилось?
— Да.
Он сделал логическую ошибку: надо было сказать не «с кем», а «кто исполнял Сусанина». Она поняла его вопрос немножко не так. К тому же снова и снова наталкиваешься на неловкость. Даже ты, опытный и прошедший всё, исключая медные трубы. А каково ей? Девочке, которая едва закончила девять классов… Конечно же она все эти годы называла его папой. Какая нелепость! Мишка Бриш — папа его дочери. И сына…
На Лаврушинском пестрая и очень «толстая» очередь тянулась метров на двести, улица была забита автобусами. У ворот, заставленных железными ограждениями, толпились группы иностранцев. Их пропускали вне очереди, и это возмутило Медведева. Гиды и переводчики собирали своих подопечных, кричали, махали руками. Для туристов, видимо, тоже существовала своя иерархия.
— Бери меня под руку и делай вид, что ты дочь аризонского фермера, — сказал Медведев.
Он важно и не спеша провел ее через огражденную зону к входу во двор Третьяковки. Остановился перед двумя юными милиционерами и торжественно произнес:
— Салус попули супрема лекс эсто!
Один из милиционеров, не долго думая, махнул рукой, другой вежливо посторонился. Медведев и Вера прошли во двор.
— Что, каково? Похож я на американца? — тормошил дочку Медведев. — Конечно, если б не борода..
— А что ты ему сказал? — оживилась наконец Вера.
— Благо народа да будет высшим законом.
Она рассмеялась. Ее смех, нежный и детский отзвук ее голоса подняли Медведева на седьмое небо. Но когда купили билеты и прошли в галерею, Медведев был поражен и обескуражен. Новейшая экспозиция вызвала в нем гнев. Он не узнавал Третьяковку. Многих картин не было, другие висели в необычном соседстве. Живопись последних десятилетий занимала слишком много пространства. За счет кого и чего? В подвалы запасников были задвинуты многие, приобретенные еще Третьяковым картины. «Хорошо, если они в запасниках», — подумал Медведев.
Медведев подвел Веру к портрету работы Кипренского:
— Смотри, ты нигде больше не увидишь живого Пушкина. Можешь сказать, какой он сейчас? Грустный или веселый?
— Грустный.
Медведев засмеялся.
— А сейчас?
— Сейчас? — Вера посмотрела сначала на отца, потом на портрет. — Сейчас веселый! Нет, правда!
— Вот видишь, он все время разный. Если ты придешь сюда одна и через неделю, он опять будет другой.
Вера поняла мысль отца, потому что сама, на себе, уже испытала что-то похожее. Этим летом она часто общалась с зеркалом, наблюдала за изменениями своего лица. Ей очень не нравилось сильное сходство с лицом мамы, хотя маму и называли красавицей. Но однажды она уловила в зеркале сходство с отцовским лицом, которое она знала по фотографии, это сходство ей тоже не нравилось. Ей хотелось, чтоб не было ни того, ни другого сходства. Она стыдилась этой похожести и знала, когда становилась похожей на отца, а когда на мать. Она всегда чувствовала, на кого похожа в ту или иную минуту.