Вот эти-то сапоги совершенно пленили Джимми. Крепкие, не знающие сноса, они словно символизировали для него тех, кто их носил.
Вопрос встал ребром, когда мы как-то раз вели в машине один из наших обычных разговоров. То есть вел его мой сын, засыпая меня бесчисленными вопросами, на которые я отвечал несколько наобум, потому что думал о своих пациентах. Вопросы эти сыпались практически без остановки каждый день, следуя уже испытанному порядку.
— А какой поезд быстрее — «Голубой Питер» или «Летучий шотландец»?
— Ну-у… право, не знаю. Пожалуй, «Питер». Затем следовал вопрос похитрее:
— А экспресс быстрее гоночного автомобиля?
— Да как сказать… Надо подумать. Наверное, гоночный автомобиль быстрее.
Джимми внезапно менял направление.
— А хозяин на той ферме очень большой, правда?
— Очень.
— Больше мистера Робинсона?
Начиналась его любимая игра в «больших людей», и я прекрасно знал, чем она кончится, но честно подавал требуемые реплики.
— Конечно.
— Больше мистера Лиминга?
— Несомненно.
— Больше мистера Керкли?
— Еще бы!
Джимми поглядел на меня искоса, и я понял, что он сейчас пустит в ход два своих козыря.
— Больше, чем газовщик?
Великан, являвшийся в Скелдейл-Хаус снимать показания газовых счетчиков, покорил воображение моего сына, и я должен был внимательно обдумать ответ.
— Ну-у… Знаешь ли, мне кажется, он все-таки больше.
— А! Только… — Тут у Джимми лукаво вздернулся уголок рта. — Мистера Такрея он тоже больше?
Это был нокаут. Кто мог быть больше мистера Такрея, взиравшего сверху вниз на всех обитателей Дарроуби с высоты своих шести футов семи дюймов?
Я покорно пожал плечами:
— Нет. Должен сознаться, что мистер Такрей больше.
Джимми просиял и победно кивнул. Потом начал что-то напевать, барабаня пальцами по приборной доске. Вскоре стало ясно, что он запутался и никак не может вспомнить, как там дальше. Терпение не входило в число его добродетелей: он начинал, снова путался, снова начинал, и было видно, что гневной вспышки не избежать.
После того как мы спустились по крутому склону в деревушку и очередная порция «там-ти, там-ти» резко оборвалась, Джимми воинственно повернулся ко мне.
— Знаешь, — сердито буркнул он, — надоело мне это хуже горькой редьки!
— Ну что ж, старик, очень жаль. — Я призадумался. — Ты же, по-моему, поешь «Лиллибурлеро». — И я быстро напел мотив.
— Ага! — Джимми хлопнул себя по коленям, несколько раз во все горло пропел мелодию и пришел в такое отличное настроение, что высказал свое, видимо, довольно давнее желание:
— Папа! Ты мне сапоги не купишь?
— Сапоги? Так ты же в сапогах. — И я кивнул на резиновые сапожки, в которые Хелен всегда его обряжала перед визитом на ферму.