Я покосился на сестру Браун. Она явно только и ждала, чтобы я позволил себе тот или иной уничижительный отзыв. Ее добродушное лицо грозно хмурилось. Одно мое неверное слово — и я получу хороший пинок. Так, во всяком случае, мне показалось.
— Прелесть, — произнес я дрожащим голосом. — Ну просто прелесть!
— Вот и ладно! — Видимо, она уже достаточно на меня насмотрелась. — А теперь уходите.
Она быстро выпроводила меня на лестницу, а внизу, открывая дверь, просверлила взглядом. Эта веселая миниатюрная женщина читала во мне, как в открытой книге. Она заговорила медленно и внятно, словно втолковывала самую простую истину недоумку:
— Девочка… очень… красивая… здоровенькая… и крепенькая, — сказала она и захлопнула дверь.
Чудесная женщина! Как мне стало легко на душе! Садясь за руль, я уже не сомневался, что так оно и есть. И теперь, много лет спустя, глядя на моего красавца сына и красавицу дочку, я поражаюсь собственному идиотизму.
В приемной меня уже ждал вызов на ферму высоко в холмах, и поездка туда обернулась счастливым сном. Все мои тревоги остались позади, и вся природа словно ликовала вместе со мной. Было девятое мая 1947 года, начиналось самое дивное лето из всех, какие я помню. Сияло солнце, машину овевал легкий ветерок, принося благоухание холмов вокруг — еле уловимое нежное дыхание колокольчиков, первоцветов и фиалок, рассыпанных повсюду в траве и под деревьями.
Сделав все необходимое, я оставил свою пациентку и пошел в сопровождении Сэма по моей любимой тропке к обрыву. Я смотрел на лоскутное одеяло равнины, купающейся в солнечном мареве, на молодые побеги папоротника, стройно тянущиеся к небу, такие зеленые на фоне бурых прошлогодних листьев. Всюду победно возвещала о себе новая, юная жизнь. А внизу, в Дарроуби, лежала в колыбели моя новорожденная дочка!
Мы решили назвать ее Розмари. Чудесное имя, и оно мне по-прежнему очень нравится. Но продержалось оно недолго, почти сразу же сократившись в Рози, и, хотя я дважды пытался воспротивиться, верх остался за всеми прочими, так что нынче в Дарроуби ее называют не иначе, как доктор Рози.
А тогда, девятого мая, на краю обрыва я вдруг спохватился и вместо того, чтобы по блаженной привычке разлечься на пружинящем вереске, кинулся назад, в Скелдейл-Хаус, и принялся обзванивать друзей и знакомых, сообщая им радостную новость. Все меня горячо поздравляли, а Тристан сразу взял быка за рога.
— Новорожденных полагается обмывать, Джим, — произнес он внушительно.
Я был готов на все.
— Ну конечно, конечно! Когда тебя ждать?
— Буду в семь, — произнес он твердо, и я понял, что он будет ровно в семь.