– Да пребудет с тобой Господь, – произнес женский голос из-за решетки.
– И с вашей душой, мать настоятельница, – ответил Генрих. – Я в большой тревоге.
– Отчего же?
– Я был здесь несколько дней назад, проездом. Меня сопровождали моя сестра и ее старая служанка.
– Я припоминаю, – сказала аббатиса. Генриху почудилось, что он уловил холодок в ее голосе. Естественно, сопровождение любого мужчины старая корова должна была считать сомнительным для женщины. Генрих вложил столько фальшивого чувства в свои слова, сколько смог.
– Старушка практически вырастила мою сестру и меня. Знаете, мать настоятельница, жить не очень-то легко, если мать мертва, а отец занимает высокий пост в империи и постоянно находится в разъездах…
– Определенно не знаю, – прервал его прохладный голос.
– Добрая старушка заболела во время путешествия из Праги. Утром того дня, когда мы хотели снова тронуться в путь, она лежала как мертвая, но еще дышала.
– Она снова пришла в себя.
В Генрихе одно долгое мгновение боролись разочарование от того, что старуха снова поправилась, и предвкушение радости, вызванное тем, что ему наконец-то удастся завершить начатое.
– Благодарение Господу Богу нашему. Мы должны были немедленно продолжать путь и потому оставили ее на попечение вашего госпиталя. Теперь, когда моя сестра находится у наших родственников, я вернулся, чтобы узнать о здоровье…
– Старой Любы, – закончила за него аббатиса.
– Леоны, – поправил ее Генрих и язвительно подумал: «Скорее ад замерзнет, чем старая дева перехитрит меня».
– Ах да.
Генрих издал такой театральный вздох, на какой только мог осмелиться. Затем он замолчал.
– Хорошо, – вымолвила после паузы аббатиса. – Она еще здесь. Я сама приведу тебя к ней.
– Бог вознаградит вас за это.
– Подожди перед монастырскими воротами.
Он настроился на то, что монахиня из чистой злости заставит довольно долго ждать снаружи, однако, к его изумлению, она вернулась уже через несколько минут. Ее лицо было спрятано за тонким шелковым платком, который она набросила на ткань, покрывающую ее голову и грудь, и хотя Генрих был готов к этому, его охватило раздражение. Он всегда чувствовал неуверенность, когда говорил с кем-то, чье лицо не мог разглядеть, в то время как этот кто-то смотрел ему прямо в глаза. Генрих поклонился. Она кивком дала ему понять, что он должен следовать за ней.
Он был поражен, когда сначала настоятельница повела его в церковь. Когда она преклонила колена перед алтарем, Генрих после недолгих колебаний последовал ее примеру, ибо понимал: ему нужно действовать таким образом, как будто он уважает обычаи хозяев, иначе все его намерения вряд ли осуществятся. Он не знал, о чем она молится; он не слышал ее шепота и не видел ее губ под шелковым платком. Это продолжалось бесконечно. Он рассматривал большую дыру в крыше, кучи мусора в боковых продольных нефах и потрескавшийся от мороза и воды каменный пол. Наконец она перекрестилась и встала.