– Делай, что надо, жрец!
И ромей понял. Или угадал. Но вдруг преобразился. Такие лица Трувор видел многажды. У воинов, что предвкушают опасную, славную радость грядущей сечи…
И поразился Трувор.
Духарев глядел на великого князя, на его отрешенное лицо, и казалось Сергею Ивановичу, что видится ему то же, что и Владимиру.
А виделись Владимиру не толпы киевлян, сгоняемых к воде дружинниками, а лики Спасителя и святых в великолепном храме Святой Софии и будто невесомый купол ее, незримо осеняющий Русь…
* * *
Поздним вечером посланец великого князя привез в Предславино повеление: Рогнеде надлежало, не медля, начать сборы и отбыть в вотчину ее рода, Полоцк. Младшие сыновья, Ярослав и Мстислав, отправлялись вместе с ней. Изяслав оставался в Киеве. Вместе с пестуном, бывшим воеводой убитого Владимиром полоцкого князя, Устахом.
* * *
Илья задремал. Очнулся, лишь услышав снаружи, на подворье, шум. Родня возвратилась.
Рёрех тоже очнулся. Открыл слезящиеся глаза. Поглядел испытующе:
– Всё ли поведал тебе, Годун? – спросил он неожиданно твердым голосом.
Илья промолчал, но Рёрех и сам знал ответ.
– Коли так, зови всех. Умирать буду. Пришло мое время.
Старый варяг умер на закате. Когда темные от усталости, но светлые от Благодати священники надевали кресты на шеи последних из тысяч новокрещеных киевлян.
Умер среди своих, в окружении кровных и названных родичей. Варяг, княжич, вождь, калека, ведун… Не умер – ушел. И ушел – счастливым. Позже. На рассвете. В пламени. Как и положено варягу. С мечом в руке.
А еще через час, в малой баньке Духаревского подворья любимая и единственная жена младшего сына боярина-воеводы родила первенца. Мальчика.
Глава пятая. Княжеский дар
– Сельцо это Моровом зовется, – сообщил Добрыня. – Отныне оно и всё, что на пять стрелищ выше и ниже по реке, земля вся окрестная, и бор, и поля окрестные, сколько уж сам поглядишь по камням межевым, но немало, – владение твое и рода твоего, – сказал Добрыня и усмехнулся: – Ну как? Любо?
Духарев молчал. Честно сказать, у него не было слов. Вместо обещанных ранее трех мелких деревенек под Берестовым, Владимир отдавал ему чудное место. Два километра берега реки, прилегающие к нему поля и луга, дубовый бор… И не какой-нибудь реки, а пойму Десны, важнейшего из притоков Днепра, там, где Десна извивается ужом, образуя многочисленные рукава и старицы, наверняка богатые рыбой, на границе земель киевских и черниговских, на торном пути, что связал Киев и Чернигов… Словом, на месте не только богатом и важном, но – стратегическом…
Шагах в ста ниже по течению, за излучиной, к берегу вышло стадо кабанов: несколько маток с выводками, полдюжины подсвинков… На людей стадо внимания не обратило.