— Надо бы, господа, броситься всем вместе, когда дверь отворится!... Нас здесь человек пятьдесят, почти все офицеры, так неужели не справимся?... Ну нельзя же так, господа, ей-богу!... Нельзя ждать, подобно агнцам божьим, покуда нас на жертвенный алтарь не сволокут! Ведь понятно, что никого из нас большевички отсюда живыми не выпустят...
— Да заткнетесь вы там, наконец!... Без вас тошно! — истерично вскрикнул кто-то.
— Нет, я решительно не понимаю вас, господа!... — уже громче, не таясь, сказал голос. — Пятьдесят офицеров, полурота, а болылевичков, смею вас уверить, — горстка... Да ежели бы мы разом...
Лязгнул засов. Дверь со скрежетом распахнулась, резанув по лицам светом. В ярко очерченном прямоугольнике проема возникла фигура караульного. Все разом вскинулись, напряглись. Кого он теперь выкликнет, чья-то очередь?...
Секунды, пока караульный молчал, вглядываясь во тьму камеры, казались часами.
— Фирфанцев!... Есть такой?... Давай, не задерживай, выходь сюды!...
Все облегченно вздохнули.
Кроме того, несчастного, коего выкликнули. Кроме Фирфанцева. Кроме — Мишеля...
Вот оно, случилось!... Дождался!...
Мишель вскочил на ноги, привычно поправил одежду и пошел к выходу, перешагивая через чьи-то тела и ноги, чувствуя устремленные на него взгляды, казалось, слыша обращенный вслед ему шепот: упокой душу раба божьего... Более всего в этот момент он боялся выказать свой страх...
— Ты, что ли, Фирфанцев? — лениво переспросил караульный. — Тогда шагай.
Бесцеремонно подтолкнул в спину.
— Руки за спину... Пшел!
Мишель завел руки за спину, крепко сцепив пальцы, чувствуя, как они предательски подрагивают.
Куда его теперь?... Неужели сразу?... Сразу к стенке?
Они поднялись по лестнице наверх, повернули в темный коридор.
— Стой!
Остановились подле двери, куда караульный сунул голову.
— Заходь...
Посторонился, встав позади.
Сердце бешено застучало.
Не та ли это самая, обитая свежим тесом комната?...
Но нет, это была другая комната, небольшая, заставленная разномастной, наспех стащенной отовсюду мебелью. В углу стояла жарко натопленная печка-буржуйка, жестяная труба от которой выходила в заложенную кирпичами форточку. В печке потрескивали дрова, труба тихо гудела.
Мишель растерянно замер на пороге.
В комнате было три стола, за которыми сидели люди в кожаных тужурках. Все они, подняв глаза от бумаг, быстро взглянули на вошедшего, тут же утратив к нему всякий интерес. Кроме одного.
— Садитесь, — показал он на стул. Шикарный, с вытертой гобеленовой обивкой и золотыми завитушками, явно из дорогого мебельного гарнитура.