Мишелю аккурат во вторник допрос учинили, так что несколько дней он еще пожил... Теперь была пятница и он стоял в конце длинной, быстро убывающей цепочки. Подле него переминались с ноги на ногу другие арестанты, в большинстве своем молодые мужчины, в мундирах со споротыми погонами, хотя были и иные — священник в рясе, рабочий-путеец, несколько юношей, почти мальчишек, в форме гимназистов...
— Раз. Два. Три. Четыре. Пять... Шагай!...
Новая пятерка, подгоняемая ударами прикладов, побежала в камеру.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Пауза... Такая длинная, страшная...
И вдруг — всегда вдруг, всегда неожиданно — горохом раскатился нестройный залп. Сквозь плотно прикрытую дверь, сквозь толщу стен донеслись неясные крики, и тут же захлопали револьверные выстрелы — один, другой, третий...
Добивают...
Прошло минут пять или шесть, прежде чем мертвецов оттащили за ноги в сторону и сложили друг на друга и на тела предыдущей убиенной пятерки.
— Тащи сюда следующих.
Солдаты воткнули в прорези винтовочных затворов, вдавили большими пальцами новые снаряженные обоймы...
Из-за двери высунулась озабоченная, всклокоченная голова. Крикнула:
— Давай других!
Исчезла.
Раз.
Два.
Три.
Четыре.
Пять...
— Ну, чего замерли — шевелись!
Крайнего, гимназиста, поторапливая, огрели прикладом промеж спины. Он свалился с ног и, сев на полу и подтянув к груди коленки, заплакал. Он плакал совершенно по-детски, всхлипывая, вздрагивая острыми плечами и размазывая по лицу слезы и грязь, а когда его попытались поднять, стал вырываться и страшно кричать:
— Не надо!... Оставьте меня, я не виноват, я не хотел!...
Зрелище было тягостным.
На гимназиста поглядывали осуждающе — негоже вот так вот... Надо бы держать себя в руках...
Гимназиста подхватили под руки и поволокли за дверь. Которая тут же захлопнулась.
Все вздохнули с облегчением...
Но вдруг миг спустя дверь распахнулась вновь, потому что гимназист, каким-то чудом вырвавшись, смог ее раскрыть и высунуть в щель голову. Невидимые руки схватили его, рванули назад, так что рубаха надвое лопнула, но он, вцепившись в косяк пальцами, лез наружу, выпучивая глаза, ломая ногти и отчаянно лягаясь.
Совладать с ним не было никакой возможности. И более с гимназистом не чикались — кто-то там, за дверью, ткнул ему в бок штыком и, выдернув его из вздрогнувшего тела, тут же ткнул еще раз. Голова гимназиста отчаянно вскинулась и стала клониться к полу, пока не замерла недвижимо. На его лице так и остались черные, грязные разводья.
Многие истово перекрестились.
Дверь захлопнулась...
Тишина...
Залп...