Барташов побледнел еще больше и заставил себя поднять взгляд.
Что он мог сделать в данной ситуации, черт побери? Признаться в собственной фальсификации? Сказать им, что Лада вовсе не робот? Николай Андреевич внезапно с уничижительной ясностью понял, что оказался заложником собственной лжи…
«Ты кто, карьерист или патриот?» – всплыли в его памяти слова Колвина.
Патриот… Он хотел сделать как лучше, хотел, чтобы наука наконец достигла тех высот, когда обыкновенные ребята перестанут погибать среди политых кровью скал…
Его благими намерениями оказалась выстлана дорога в ад для целого взвода ничего не подозревающих бойцов…
Нет, этого нельзя допустить, – в последний момент Барташов все же сумел сделать выбор между собственной совестью и интересами карьеры.
– Господин генерал-полковник… – вновь обратился он к командующему, но тот, к изумлению и досаде Николая Андреевича, лишь раздраженно отмахнулся от него, не отрывая глаз от экрана.
– Отстань, Барташов, ты уже ничего не можешь изменить! – не поворачивая головы, прошипел он. – Испытания состоятся, хочешь ты этого или нет!…
Напряжение на площадке достигло апогея. Взгляды всех присутствующих были устремлены к экранам, и потому никто не обратил внимания на майора Колышева, который отошел в сторону и, убедившись, что за ним никто не следит, вороватым движением достал из внутреннего кармана кителя трубку телефона сотовой связи.
* * *
Взревев двигателем, первый БТР выскочил на противоположный склон долины. Рощин видел, как с него спрыгнуло несколько фигур в полосатых халатах, они рассыпались в стороны, как стайка вспугнутых птиц, и, петляя, побежали к кромке воды.
– Горенко, скажи нашей девочке, пусть работает, – коротко приказал Рощин в коммуникатор. – Логвин, на исходную, – добавил он.
Передавать приказ не было никакой нужды: Лада ждала его, ее коммуникатор исправно работал на частоте взвода, а все тело буквально превратилось в комок нервов и напряженных мышц.
Она видела БТР и фигуры в халатах, спрыгнувшие с его брони и теперь стремившиеся поскорее укрыться в прибрежных зарослях, подле брода.
Мягкая теплая резина оптического прицела облепила ее правый глаз – это патрубок окуляра, горячий от удушливой жары, присосался к коже, мгновенно укрупнив панораму прибрежных зарослей… Бегущие к воде фигурки внезапно выросли, будто подались к ней навстречу, и Лада вдруг поняла: все будет совсем не так, как на огневом рубеже полигона в Гагачьем.
У фанерных истуканов не было лиц… Сейчас же она видела их – потные, небритые, искаженные от тех усилий, что требовал бег по пересеченной местности в полной боевой выкладке…