Вот Касатка взмахом саперной лопатки вскрывает грудную клетку, от плеча до паха, существа, на котором лежит отблеск птице-ящера. А тот, уже посмертным ударом когтей лапы-руки, срывает с Лупандина скальп. Я знаю, кто этот уже умерший птице-ящер, на которого падает Лупандин-касатка. В той далекой жизни, когда я еще не был человеком-охотником, я видел его фотографию. Это был заместитель начальника Аненэрбе, штандартенфюрер Виллигут...
Вот Стас-махайрод сцепился насмерть с длинноволосым, который чуть не помешал нам арестовать Сталина. Они катаются по полу, подвывая от нестерпимого желания растерзать друг друга. Длинноволосый, сейчас больше похожий на Дракулу в боевой трансформации, тянется клыками к горлу Стаса, а мой друг, двумя штык-ножами, яростно бьет и бьет противника в бока. И я своим обострившимся слухом слышу, как трещит разрываемая плоть и с хрустом ломаются ребра длинноволосого под этими ударами...
К этим двум, сцепившимся насмерть, оборотню и вампиру, стремительно несется тень, которая пронзительно кричит:
- Яр!!! Нет!!!..
Но она не успевает на помощь, так на пути у нее становлюсь я. Мы узнали друг друга. Это женщина меня однажды уже чуть не убила своим голосом. Сейчас она, к моему удивлению, осталась похожей на человека, только за спиной у нее развиваются два громадных перепончатых крыла. Резко остановившись передо мной на расстоянии пяти шагов, это крылатое создание почти нежно прошелестело:
- Ты сегодня без своей служанки, чужак...Ну что же, я еще с нашей первой встречи готова подарить тебе смерть, от которой ты будешь стонать в ужасе и восторге.
Я выставил вперед свои клинки и сделал шаг назад, увеличивая между нами дистанцию. Мой новый, избирательный слух, сразу отрезал все звуки окружающей схватки, давая мне возможность чувствовать опасность даже в изменении ритма дыхания противника. И эта новая особенность, слышать то, что недоступно уху обычного человека, стала почти фатальной для меня.
Существо напротив, чуть склонило голову, и, глядя на меня исподлобья глазами, в которых вспыхивали золотистые блики, внезапно тихо запело. В этой песне-призыве было все, что я когда-то мог пожелать, даже не признаваясь себе в этом. В ней был призыв к мотыльку лететь на яркий свет огня, пусть этот огонь будет и смертельным. В ней было обещание тихой радости, которая наступит ни как избавление от мирской суеты, а станет только первым шагом в новой яркой жизни, начинающейся за гранью физической смерти. И если бы я оставался Человеком-разумным, я бы сам встал на колени перед этим черным ангелом и сам протянул ему свое оружие, что бы он, убив меня, подарил это новое, полное новых красок и возможностей бытие. Но, к счастью, я сейчас был ОХОТНИКОМ, в котором пробудились уже даже не инстинкты, а сама родовая память всех тех, кто был моими предками еще до приматов. Тех, кто уже встречался с такими крылатыми тварями.