– Так а как же! Социализьм – учет.
– Почему же ты тогда и Дюка сюда не включил?
– Дюка? – Костюк расплылся в улыбке. – Вы скажете…
– Ну, вот что, – сказал Князев, – ты эти свои штучки брось, противно. А насчет ведомости… Поговори с ребятами, может, согласятся часть твоей суммы на себя взять, скидку тебе такую как повару сделать. Если согласятся, отнимешь от себя половину и распишешь поровну на всех.
– Чё я пойду, – пробормотал Костюк и потупился. – Они меня не послушают…
– Хорошо, я скажу, раз ты такой застенчивый.
Вечером Князев заглянул в шестиместку.
– Та ладно, – махнул рукой Тапочкин, – какие счеты между дворянами!
– По мне, пусть хоть вовсе себя не включает, лишь бы варил подходяще, – ответил Лобанов. Остальные подтвердили свое согласие.
– Значит, все «за»? – переспросил Князев.
Матусевич откашлялся под пологом:
– Нет, не все.
Он приподнял марлю, высунул голову и, помаргивая на свечу, сказал:
– Братцы, нельзя этого делать. Он ворует, ворует у всех нас. Я сам видел. На той неделе забыл в палатке пикетажку, пришлось возвращаться. Я взял пикетажку, подхожу к кухне – чаю холодного выпить. Он что-то у костра колдует, ко мне спиной. Я тихонько подкрался, думал испугать, смотрю, а он себе омлет с тушенкой готовит. А на завтрак «бронебойка» была… Я не хотел говорить, но раз так вопрос встал…
– Ну, падаль! – вырвалось у Тапочкина.
– Надо проучить, – веско сказал Заблоцкий.
– Темную ему устроить! – воскликнул Тапочкин и, взглянув на Князева, в деланном испуге прихлопнул рот ладошкой. Князев молча вышел. Он знал, что меру наказания установят и без него.
– Не надо темную, – мрачно сказал Лобанов. – Я с ним сам потолкую…
О чем они толковали и как – осталось тайной, но с этого времени Костюк затосковал, потерял ко всему интерес и начал считать дни…
Еще с вечера солнце затянули высокие перистые облака, и Костюку спросонок почудилось, что идет дождь. Он потер глаза и сел. Дождя не было, о стенки палатки барабанили комары. Из-под пологов неслись разноголосые храпы. Костюк тяжело вздохнул и начал одеваться.
В отгороженном камнями затончике медленно двигались сонные крупные хариусы – наловили горняки, но возиться с рыбой Костюку не хотелось. Зачерпнув ведро воды, он всыпал гречку и сел под дым. Еловые дрова искрили, потрескивали, было туманно и тихо, дым от костра стлался понизу и таял в кустарнике. Тайга еще спала.
В палатке горняков послышался натужный кашель.
Из прорези показалась чья-то рука, отстегнула деревянные палочки-застежки, вылез Шляхов. Кашель гнул его пополам, видно, накурился вчера махорки. Отплевываясь, он пошел в кусты, некоторое время побыл там и вернулся, почесывая накусанные ягодицы. Увидел Костюка и благодушно кивнул ему: