Академия Князева (Городецкий) - страница 9

В шестиместке снова приутихли, и Князев почувствовал, что без его помощи там не поднимутся.

Он широко распахнул створки, просунул внутрь голову.

– Вы что это, друзья, разлеживаетесь? Тапочкин! А ну, живо! А ты, Илья, чего копошишься? Шевелись и напарника своего шевели! Быстро, быстро! Чтоб в восемь часов духу вашего в лагере не было!

Князев перевел дыхание, огляделся.

– Матусевич! Ты опять полог к палатке приколол? Тебе что, лень колышки вбить? Еще раз увижу – ремонт за твой счет. Ты в ней поспишь лето и укатишь в свой Киев, а нам их на четыре года дают!

Пологи зашевелились, заходили ходуном низкие нары, заметались под марлей смутные тени, выпячивая то локоть, то пятку, то голову. С Князевым шутки плохи.

А Князев уже спускался к речке. Спугнув стаю мальков, он по камням добрался чуть не до средины. Здесь обычно продувало, и комаров почти не было.

От воды веяло свежестью. Сев на валун и спустив в воду ноги, он смотрел, как течение перебирало на дне мелкую гальку. Прямо к сапогу подошел харюсишко, повернулся против струи и замер, чуть поводя плавниками. Князев шевельнул носком, рыба метнулась темной молнией и исчезла.

Набрав в ладони воды, он прополоскал рот, умылся, потер застывшие руки, надел накомарник, и с неохотой побрел к берегу. Вот бы просидеть здесь целый день и ни о чем не думать!

Навстречу по одному спускались невыспавшиеся обитатели шестиместки. Впереди шел Матусевич, узкоплечий и маленький студент-практикант, за ним – подпоясанный полотенцем техник Илья Высотин, с рыжей козлиной бородкой и скептическим прищуром.

– Доброе утро, Андрей Александрович! – как всегда, первым поздоровался Матусевич: сказывалось хорошее воспитание. Остальные молча прошмыгнули мимо.

Князев подошел к кухне, заглянул в ведро.

– Что у нас сегодня? Рассольник?

– Когда же все это кончится? – слезно спросил Костюк, наливая ему суп. – Нету от них, проклятых, спокою, лезут везде…

Князев взглянул на его опухшие, исцарапанные руки и промолчал. Как сказать ему, что это только начинается? Недели через две-три откроет «второй фронт» гнус – мелкая таежная мошка, у которой не жало, а челюсти. Она набивается всюду, где тесно: под обод накомарника, за ремешок часов, в сапоги, пролезает сквозь ячею сетки, через тугие витки портянок и грызет, неслышно грызет до крови. А потом тело распухает и свирепо зудит, и нет от мошки спасенья и укрытия; только темноты боится она да адской смеси дегтя с рыбьим жиром, которой приходится мазать руки, сетку и целый день дышать этим смрадом.

Ну что ж, он предупреждал, когда брал на работу. Он всех предупреждал, кто не бывал в тайге: не курорт. Жалость тоже излишня. Мошке все равно, кого грызть – начальника партии или повара.