Он умер под стеной дома, а когда палачи кинули его тело в кузов и уехали, какая-то женщина смочила платочек в крови портного, застывавшей на тротуаре, и унесла с собой, как знак человеческого мученичества.
Так он вошел в пантеон национальных героев, хотя нисколько не стремился к этому и в последний момент у него даже мысли не возникло, что он герой. В ту последнюю минуту он знал, что был порядочным человеком, что желал добра миру, ближним и еще Польше, которую на свой провинциальный манер любил всю жизнь. Зато не знал, что станет героем, а если бы узнал, то категорически бы потребовал, чтобы его вычеркнули. А потом было уже поздно! Отвергая его идеалы свободы и насмехаясь над его простой портновской жизнью, его смерть вознесли на алтарь, как образец и пример. Но так до конца и не выяснилось, в чем именно тот пример состоял. Ведь, что ни говори, в город он вышел с намерением совершить прогулку по Саксонскому саду. Может, примером должны были стать подобные прогулки? А может, его мастерство во владении ножницами? Или его любовь к перстням с фальшивыми гербами? Так это никогда и не выяснилось. Важна была только его смерть, будто смерть, в отрыве от жизни, которая ей предшествовала, может вообще что-нибудь значить.
XI
— Дорогой партайгеноссе Штуклер, я бы не пришел к вам, чтобы вести спор из-за какой-то еврейки.
— Это добросовестный информатор, он крутился среди варшавских евреев несколько лет. Неплохо их знал…
— Вполне возможно, партайгеноссе Штуклер, однако эта особа принадлежит к числу моих старых друзей.
Штуклер пригладил волосы на висках. Поднял на Мюллера спокойные, немного сонные глаза.
— А если она даже и вдова офицера? — мягко произнес он. — Наверное, не произойдет ничего страшного, если мы задержим ее.
— Я пришел к вам не из-за вдовы польского офицера, а из-за моей хорошей знакомой, — подчеркнул Мюллер. — Вам не в чем упрекнуть эту женщину. Она попала сюда по ошибке.
— Не исключено, — ответил Штуклер и поднял трубку.
Негромко распорядился, чтобы привели Марию Магдалену Гостомскую. Положив трубку, повернулся к Мюллеру.
— Партайгеноссе Мюллер, — сказал он. — Вами можно восхищаться. Я в этом городе всего несколько месяцев и уже чувствую усталость. Надо иметь исключительный характер, чтобы привыкнуть к польской среде.
— Столько уже лет, — ответил Мюллер. — Чуть ли не всю жизнь прожил я здесь. Они вовсе не так уж плохи. Между нами говоря, некоторые из них несколько разочарованы.
— Разочарованы? — с расстановкой повторил Штуклер.
Мюллер в глубокой задумчивости кивнул.
— Здесь многие рассчитывали на нас в течение десятков лет. Ощущали более сильную близость к нам, чем к москалям. Здесь русских часто называют москалями. Что ж, я далек от политики, партайгеноссе Штуклер, но чрезмерная суровость по отношению к ним не представляется мне правильной. В особенности сейчас, учитывая события на фронте.