белом плече...
Я был тогда нетронут
и стыдлив, и душа была чиста,
словно капля росы в горлышке лилии,
сердце ясно, как влага Силоама
в хрустальной чаше. Ни разу дотоле
пыль женщины не пала на мои
одежды, и неведом для меня
был ее аромат; но в моем сердце
журчала жизнь тысячью родников,
и молила душа моя о шуме
любви, о дивном рокоте любви.
И расцветал из грез моих твой образ,
и вставал предо мною сочетаньем
дочери Бога с женщиной, и сам
я не ведал, когда и как соткалось
оно в моей душе. И мне казалось
иногда, что внедрил тебя Господь
искони и от века в моем сердце,
и в оны дни, на одной из далеких
звезд или в грезе древности, прошел я
мимо тебя, и ты меня окликнула
по имени. Твой аромат я чуял
и в загадках моей далекой детской
поры, и эхо твое доносилось
из немых ее снов. Днем мои взоры
подымалися к небу, но рука,
словно слепая, ощупью искала
тени твоей вокруг; и сквозь тревожный
сон по ночам недоставало мне
на бедном ложе тебя. И, бывало,
ночью вставал старик будить зарю
и молился в окно, лицом к востоку,
и пел, вторя предутренним звездам,
песнь Богу жизни своей, — а в углу
я на ложе сгорал, корчился в муке
затаенных желаний, и душа
испуганно дрожала, как молочный
ягненок в пасти голодного зверя, —
и плакал, и терзал зубами губы,
что в трепете желания шептали
греховные мольбы Богу моей
жизни. И странно мне врывалась в душу
старцева песнь, словно чистый родник
в мутное море. Гадким и презренным
сам себе я казался, и томился,
и во мраке души моей шептал
обеты...
Раз я вышел пред зарею
освятить себя Господу в реке
с общиной Братьев Рассветной купели.
С гор полнотою свежести святой
веял навстречу мне ветерок утра,
и чудилось — во сретенье иду я
большой и дивной Тайны. Ткани тела
переполнены мощью, сердце ново
и крепко — и душа моя, ликуя,
не помнила себя. И вдруг — звенящий
всплеск воды пронизал меня хрустальной
струей, и был он уху моему,
как рокот арф. И я взглянул и замер:
вниз по реке передо мной купалась
девушка. Белизна нежного тела
из полутьмы озарила меня
и опьянила... Миг — и я одним
прыжком ринулся к ней — но предо мною
встала старцева тень. И задушил я
свой порыв, и залег в дупле утеса,
и насыщал голодные глаза
белою наготой, и трепетало
мое сердце от трепета ее
девственных персей. И восскрежетал
я зубами, и поднял, угрожая,
свой кулак — и не знал, против кого —
против небес ли, меня испытующих,
или против Диавола, что так
искушал мою душу. И как молот
обрушился кулак мой на скалу,
и брызнули осколки, и нога
растоптала, как пыль, гранитный щебень.
Но опьянение прошло, и глубокий