Думаю, что единственной особой, остававшейся абсолютно спокойной, была молодая героиня этой сентиментальной драмы. Клэрибелль Мертон не делала никаких признаний и не искала сочувствия. Никто и никогда не слышал, чтобы она устроила сцену, или упала без чувств к ногам своей неумолимой опекунши, или совершила опрометчивый шаг, отвечая на страстные послания своего обожателя. Да, она ходила на свидания на отдаленные косогоры, но все были уверены, что с ее стороны эти свидания имели самый безгрешный характер, и объясняли их тем, что капитан, бродя вокруг ее дома, видел, как она выходит оттуда, и следовал за нею. Словом, о мисс Мертон упоминали редко. Красивая, бледная, с длинными золотистыми локонами, которые, как ореол, окружали ее грациозно наклоненную головку, она каждое воскресенье приковывала к себе в церкви внимание всего Лисльвуда, но никто и никогда не замечал, чтобы ее лицо вспыхнуло или побледнело под жгучими взглядами Артура Вальдзингама, который с досады грыз переплет своего молитвенника. Он — небритый, с тусклым неподвижным взором — мог стоять все время, пока пели псалмы, опираясь на деревянную решетку, и со свирепым видом упорно смотреть на Клэрибелль, мог в самой середине проповеди выбегать из церкви, скрепя сапогами и звеня шпорами по каменным плитам храма, мог сколько хотел беспокоить прихожан и привлекать внимание воспитанников, так что они нередко невольно восклицали: «Негодный Вальдзингам!» — но, чтобы он ни делал, ему не удавалось нарушить незыблемое спокойствие мисс Мертон. По окончании проповеди, когда ректор благословлял присутствующих и народ начинал покидать церковь, мисс Клэрибелль выходила на кладбище и спокойно проходила мимо капитана, сидевшего на какой-нибудь могиле и смотревшего на нее в мрачном отчаянии. Если она нечаянно задевала его своим шелковым платьем, из-за чего он начинал трепетать всем телом, то как будто не замечала этого и в ее холодных голубых глазах не отражалось ни удивления, ни волнения, ни смущения, ни досады, ни любви, ни даже сожаления.
— Вы считаете меня сумасшедшим, потому что я до безумия люблю восковую куклу? — однажды вечером воскликнул капитан в Лисльвуд-Парке, когда выпил больше обыкновенного, и баронет с друзьями начали смеяться над его страстью. — Я знаю не хуже вас, что это глупость, простительная только школьнику, но этот вздор способен довести меня до могилы.
Однако, сколь бы много общего, как утверждали ее враги, ни имела мисс Мертон с теми прекрасными произведениями искусства с голубыми глазами и золотыми волосами, которые можно видеть в игрушечных магазинах, все же она была богатой наследницей и вдобавок прелестнейшей женщиной, вследствие этого обстоятельства или по причине сплетен, вызванных бешеной страстью капитана — но через шесть недель после появления в Лисльвуде индийского офицера, она, как говорится, вошла в моду. Будь она даже страшнее, чем смертный грех, это не помешало бы ей теперь выйти замуж за первого красавца околотка. Она могла бы выйти за самого богатого, даже если бы была бедна. Даже если бы она была идиоткой, некрасивой и горбатой, войдя в моду, она неизбежно должна была сделаться предметом восторга, удивления и поклонения. Чудесная перемена произошла неожиданно, вдруг, и кавалеры, которые прежде едва замечали ее, начали сходить с ума от желания жениться на ней — то есть не на ней, собственно, а на ее известности: им хотелось понежиться в лучах этой яркой планеты, попировать на чужом пиру. Мисс Мертон сделалась в Лисльвуде такой же знаменитостью, какой делается в Лондоне страшный преступник или человек, написавший роман о классовом устройстве общества.