Только постепенно я осознала, что замкнутый мир, созданный Дэнди и мной для нашей любви, имеет оборотную сторону в материальной действительности. Я была фактически узницей, и по мере того, как пыл Дэнди угасал, меня все больше охватывал страх.
— Далеко внизу бежали машины. Блестящий купол Капитолия передразнивал Древний Рим; огромные золотые орлы, усевшись на медные насесты, издавали презрительный клекот. Перед Белым домом сверкающими складками повис государственный флаг. Искрясь рябью и белой пеной, спешил из города Потомак, прочь на восток, к далеким морям и моему родному дому в невообразимой дали.
К тому же я сделалась робкой. Я была такой отважной в постели, что, возможно, на это ушла вся моя смелость. Но мне и ни к чему было покидать гостиницу. Я никого не знала в Вашингтоне. Я представила в «Стар» свой отчет о полете «Конкорда», но они напечатали его, настолько все исказив, Причем без подписи, что, когда Дэнди показал мне его, я даже не сразу догадалась, что это моя статья.
Я еще раньше позвонила Корину, редактору отдела, и сказала, чтобы в ближайшее время он не ждал от меня известий, я отправляюсь в южные штаты собирать материал о возрождении ку-клукс-клана. Тогда междугородный телефон еще работал; но я и недели не прожила в гостинице, как он испортился. Звонить можно было только к нам. Время от времени приходили его чинить, но, похоже, после этого аппарат еще сильней разлаживался.
Поскольку мне некому было звонить, меня это не волновало. Офис Дэнди по-прежнему мог с ним связаться, оттуда звонили все чаще и чаще, и все чаще и чаще, поговорив по телефону, он уходил на час и больше, затем на вечер, а вскоре и на всю ночь. Сенат, как я выяснила, не заседал. У Дэнди были летние каникулы. По внутреннему телефону я звонить могла: к портье, в косметический кабинет, в плавательный бассейн.
У меня не было денег, но я могла брать что угодно за счет Дэнди в очень дорогом магазинчике женской одежды и книжном киоске в холле.
После стирки в гостиничной прачечной мои собственные платья превратились в лохмотья. Поэтому я была вынуждена носить то, что покупала внизу. Платья из натурального шелка и кашемировые шали, изящные туфельки и множество украшений, по большей части из золота. В косметическом кабинете мне подстригли и завили волосы и высветлили несколько прядей, выкрасили ресницы, покрыли воском ноги.
Дэнди нравилось, когда я выглядела, как он говорил, ухоженной. Разница между одетой и раздетой, нравственной и безнравственной, между прохладной неуязвимостью женщины в одежде и ее разгоряченной уязвимостью, когда она ее сбросит на грани оргазма, — вот что любил Дэнди и чему, сказать по правде, я тоже знала цену, В конце концов, единственное, что мне теперь оставалось, это одеваться и раздеваться, мыться и снова пачкаться. Почему бы и нет?