Том 18. Рим (Золя) - страница 432

Последняя фраза этой записи связана с излюбленной идеей Золя о наследственности и национальном атавизме: и частности, властолюбие пап-итальянцев он объясняет также и тем, что в них «говорит кровь Августа» — в романе эта формулировка повторяется несколько раз. Разумеется, у Золя «голос крови» римского императора Цезаря Августа, создателя великой Римской империи, в царствование которого, по преданию, был распят Христос, — не столько объяснение, сколько метафора; и все же в самом этом «метафорическом» аргументе можно видеть характерный для самого Золя «атавизм», некий отзвук его вульгарного физиологизма, наложившего свою печать даже на лучшие романы серии «Ругон-Маккаров».

Французские правые газеты наперебой издевались над писателем, не удостоенным папской аудиенции, — они уверяли, что Золя лишен возможности достоверно писать о Льве XIII, которого не видел. Уже возвратившись в Париж, Золя весьма решительно ответил злорадным критикам. В статье, опубликованной в газетах «Тан» и «Голуа» 17 декабря 1894 года, он писал: «Конечно, я был бы не прочь повидать папу… Впрочем, это не было для меня необходимостью, потому что папа ничего бы мне не рассказал о самом себе и окружающих его людях, тогда как окружающие его люди рассказали о папе все, что мне было необходимо. Я отлично знаю, как папа живет, как он встает и как ложится, какой он из себя и как действует, — и все это, не повидав его. Моего папу я раскусил (enfin je tiens mon pape), и моя книга не пострадает от того, что аудиенция не состоялась».

Если не считать этой вполне закономерной неудачи, Золя осуществил в Риме все, что намеревался. Он изучил город и нравы его обитателей, подтвердил личными наблюдениями многие предположения, а некоторые вынужден был отбросить как неверные, познакомился с представителями итальянской аристократии и видными папскими сановниками. Римская знать, опасаясь его пера, пыталась перед ним заискивать. Так, 10 ноября 1894 года Ассоциация прессы устроила в честь французского писателя большой прием, на котором присутствовали журналисты, литераторы и даже министры. На многочисленные речи, содержавшие призыв любить новый Рим, Золя ответил вполне дипломатичной речью. «В этом великом Риме, античном и папском, — говорил он, — в этом священном Риме, из которого вышла вся латинская цивилизация, в вашем Риме, где начинается история, — я всего лишь паломник мысли и искусства… Не хочу принадлежать ни к какой партии, но хочу примыкать к тому или иному мнению. Чувствую, что в моем лице вы желаете почтить труженика, независимого писателя, прибывшего к вам, просто чтобы работать». А в дневнике он в тот же вечер записал еще следующее: «Определенно, этот народ сомневается в самом себе. Потому он и хочет оказать на меня давление. Это страх женщины, которая боится, что ее уже не сочтут красивой». Беседы с римскими аристократами укрепили Золя в уже окончательно сложившемся теперь убеждении, что папство лишено всякой религиозной идейности. Например, после встречи 15 ноября с князем Одескальки в дневнике появилась запись: «В сущности, он сказал лишь то, что я уже знал, — о языческом характере католицизма в Риме и о религии духовенства и папы, которая является