— Нет, милостивые государи! — кричал маленький Пыхачев в исступлении. — Я никому не позволю выстрелить первому за свободу отечества! Эта честь принадлежит пятой артиллерийской конной роте. Я начну… да, я!
Вскочил Артамон Муравьев.
— Я первый положу живот на алтарь отечества! — воскликнул он горячо, и полные щеки его тряслись от волнения. — Я нанесу удар государю!..
Когда все расходились, Сергей удержал Горбачевского, взяв его за руку. Они остались вдвоем. Бестужев уехал вместе с полковником Тизенгаузеном в Полтавский полк.
— Что вы думаете о приготовлении солдат? — спросил Сергей.
Горбачевский изложил свое мнение. Он утверждал, что от солдат ничего не надо скрывать: надо заставить их думать о собственных нуждах и постепенно вводить во все тайны общества, чтобы они боролись не из преданности к начальникам, а за свои собственные мысли и отыскиваемые ими права.
— Едва ли они в состоянии понять выгоды переворота, — задумчиво заметил Сергей. — Республиканское правление, равенство сословий, избрание чиновников — все это пока будет для них загадкою сфинкса.
— На это есть другой язык, — возразил Горбачевский.
Сергей подошел к туалетному столику и вынул из-за зеркала несколько исписанных листков.
— Взгляните, — сказал он, подзывая Горбачевского.
— Что это?
— Это революционный катехизис, составленный мною, — отвечал Сергей, покраснев. — Я думаю, что на солдат сильнее всего можно действовать религией. Я показываю тут, что религия в союзе со свободой.
Горбачевский с усмешкой покачал головой.
— Полно, Сергей Иванович, — сказал он. — Русский солдат не верит указке попов. — И добавил, указывая на лежавшую перед зеркалом головную щеточку: — Это всё такие же вот барские штуки!
Сергей засмеялся.
— Вас смущают эти барские штуки? — произнес он шутливо. — А что ж, не мешает и вам ими воспользоваться.
Он взял щеточку и стал шаловливо водить ею по растрепанным бакенбардам Горбачевского.
Горбачевский прямо смотрел в глаза Сергею.
— Дайте мне эту щеточку, — сказал он вдруг изменившимся голосом.
— Щеточку? — удивился Сергей.
По лицу Сергея прошла какая-то тень. Оба секунду молчали, глядя друг другу в глаза.
— На память, — точно сердясь, проговорил Горбачевский.
— Хорошо, возьмите на память, — серьезно ответил Сергеи.
Горбачевский быстро положил щеточку в боковой карман шинели, которая была у него на плечах, повернулся и вышел.
Сергей остался один. Он долго стоял у зеркала, погруженный в глубокую задумчивость. Потом потушил все свечи, кроме одной, на столе. Одиночество и тишина после многолюдства и шумных речей томили его. Он казался сам себе покинутым и брошенным.