Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.
- Ну як, хлопцы, воюемо?
Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.
- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.
- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских" граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу, настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог: выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.
- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот увидите!
- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.
Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.
В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не стреляют.
Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только что распечатанную посылку.
- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.
- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы радоваться нечему.
- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.
- Чего еще? - спросил Уткин, оживляясь все больше.
- Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.
- И за победу, - напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.
- И за нее, родную, драгоценную! - Носов рванул мехи.