В тот вечер, когда мы со слепцом встретились на улице, я проводила его до бара.
И до самого другого вечера, в конце этой осени, когда пошли в бар во второй раз и познакомились с девушкой, пнувшей старика, я так и не поняла, что он – слепец.
Не могу представить жизни более настоящей и живой, чем ты, слепец. Несмотря на все, чем опечалили друг друга, точно знаю, что это – счастье.
С самого начала нам было суждено будущее непомерной красоты и лиричный, горький финал.
Пошла к бару. У дверей стоял и курил слепец. Падавшие снежинки не мешали ему смотреть куда-то вверх. Спокойно покурили. Я думала, как это получается, что все еще тянется жизнь, хотя живем мы так, что долго не протянешь.
– Может, пойдем уже внутрь? Холодно, – сказала я и повернула к дверям.
– Подожди. Посмотри, какой номер у соседнего дома, – попросил он, все еще задрав голову.
Больше не хотелось стоять на улице, но я все же потащилась к соседнему дому. Слушала, как тихо он ждет и как громко идет снег. Шла все вперед, искала номер. Не нашла и не могла найти.
– Здесь нет никакого номера, но судя по соседним домам, должен быть «2А». Хотя и за ним видны дома. Ай, не знаю. А почему спрашиваешь? – повернулась я к нему.
Он стоял далеко, за множеством снежинок. Шла я к нему лениво, будто отдыхала. Опять спросила о том же, но он не ответил, спокойно ждал. Шла и не смотрела на него, потому что снежинки больно бились о глазное яблоко. Острые, полные жизни снежинки.
Послышался оглушительный незнакомый звук, точно гром. Повернулась в его сторону и увидела, как с недостроенного многоэтажного дома, хлопая и сворачиваясь, падает огромное белое полотнище, прикрывавшее всю боковую стену. Наверное, доски, которыми вверху были прибиты его края, не выдержали тяжести ткани, пропитанной влагой.
На мгновение я обомлела, потом стала глазами искать слепца. Он отвернулся. Видела, что не испугался, и не обязательно объяснять ему, что случилось. Снег шел огромными кусками. Хотела о чем-то спросить, но остановила донесшаяся из бара песня:
Уж и рожь проросла,
Мозжечок мой тоже,
Уж и головы срубили
С индюков и куриц.
Все пухлявые девицы
Унеслись в лесок,
Городские мужички
Бросят пить чаёк…
Я видела, что слепца не волнует ни песня, ни я. Смотрела на строящийся дом и огромное белое полотнище с кучей досок внизу. Монашеская любовь – когда из-под клобука не видно ничего, кроме любимого силуэта впереди.
Беднячки кусали мошек,
А бабулькин на пенечке
Дал гвоздем себе в колено,
Сдулася коленка.
Все черне-черне-чернеет,
И понятно все,
Но бабулькин возродился
По-над полюшком. И рожь.