Иногда уже после первого слога хочется заставить ее замолчать. Чувствую, что ею рожденные слова поранят меня своей абсурдной бессмысленностью. Она произносит один-два слога, и я чувствую, что есть правда в том, что она с таким недоверием мокрыми глазками говорит мне. Есть крупица того, что важно, что мне жизненно необходимо, чтобы больше не жил так, как жил до встречи с нею. Чтобы не думал так, как думал до того, как полюбил ее. Плохо только, что многое меня сильно беспокоит.
– Что, например? – выпрямилась я на стуле.
– Например, ее слабеющее зрение.
– Она чем-то больна?
– Нет. Она только плачет чаще, чем не плачет.
– А кто она по профессии?
– Она – никто.
Ну конечно. Слепота – как раз та вещь за столом, которая мне смертельно необходима! Ведь мои глаза, они меня убивают больше всего. Зоркость – никчемный мусор, если сердце чуткое.
Иногда на похоть, на суету могу смотреть смело, не поддаваясь, на равных, глаза в глаза. Смотреть открыто, с интересом и даже игриво. Но чаще всего при виде похоти меня охватывает бессилие. Будто тебя, бегущего успокоительно прохладным вечером к озеру купаться, голого и уже чувствующего, как вот-вот будет ласкать вода, кто-то вдруг застукивает. Останавливает, расспрашивает, почему, куда и зачем бежишь. А ты только стоишь без одежды и не находишь слов. Хотя на самом деле те вопрошатели или прекрасно знают, что купание в озере в таких прохладных сумерках – самое настоящее блаженство, или никогда так и не поняли бы. Еще кто-то приподнимает и разогревает солнце. Все озаряет сильный, плоский дневной свет, отгоняющий сумеречные тайны.
Будто этого мало, они хватают тебя и тащат на опушку леса, подальше от водички. На опушку, где гудит толпа людей, напустив серьезности, напустив смерти в жизнь. В такую жизнь, которая кажется единственной и безусловной. И вся похоть и суета, слабость, все самые мелкие мелочи – будто истории тех галдящих на опушке, для которых умирание в жизнь не имеет ни малейшего значения. Они рассказывают, показывают свои шрамы, синяки, зубы, божественность и красоту, а мы могли бы в это время тихо погружаться в сущности.
Иногда я чувствую их, крадущих сумерки и озеро, слышу, ощущаю их, и внутри что-то ломается. Может, даже не ломается, просто чувствую, будто кто загоняет кол под сердце. Не проткнув кожи. Эта боль, эта сила – в тот момент больше ничего не чувствую, больше ни для чего во мне нет места. Так на моих глазах…
Какое-то время я тонула в мыслях, смотрела куда-то в сторону и совсем не обращала внимания на своих соседей по столу. Потом повернулась и увидела странную картину: девушка, белая, как снег, сидела прикрыв рукой рот, во всем своем сиянии; напряженный попутчик-слепец, вытянув шею, вертел головой, стараясь уловить наимельчайшую деталь – все, чего не мог поймать глазами.