Мы постоянно виделись в Москве, а также летом на даче. Летом я ездил к Ксюшке в Отдых чуть ли не каждый день. Бывало, и жил там, особенно во время зимних каникул, когда дача деда была заколочена.
С Ксюшкиной дачей связано мое первое знакомство с западной музыкой.
На даче был просторный второй этаж, который зимой иногда сдавали. В начале 1960-х его недолго снимал загадочный для меня человек по фамилии Коган. Загадочность его заключалась прежде всего в том, что было известно: через несколько месяцев он должен уехать в Америку, причем навсегда. Видимо, он женился на американке и дожидался визы. У Когана было два десятка пластинок, которые он охотно давал послушать. Тогда я впервые услышал Джоан Баэз, голос которой меня заворожил, а также Армстронга, исполнявшего, как мне объяснили взрослые, псалмы. Это была пластинка «Louis and the Good Book», обложку которой я также навсегда запомнил: улыбающийся Армстронг стоит перед пюпитром с большой открытой посередине книгой.
Там же, в Отдыхе, я впервые услышал и настоящий рок-н-ролл. На одной из соседних дач жил Ксюшкин троюродный брат Славка, толстый самоуверенный парень года на три старше нас. Ко мне он относился с покровительственной доброжелательностью, и как-то, смерив оценивающим взглядом, позвал зайти к своим знакомым.
Славка привел меня на тесный чердак какой-то дачи, где сидели на койках, как в купе, еще трое подростков. Ребята курили, стряхивая пепел в жестянку. Посередине стоял на табуретке магнитофон неизвестной модели – собственно, остов магнитофона, без крышки и в полуразобранном состоянии, но он издавал божественные звуки: это был Чак Берри, песня «Sweet Little Sixteen» и другие его ранние хиты. В эту компанию я приходил послушать рок-н-ролл еще пару раз, и даже, кажется, без Славки.
Лет с десяти или одиннадцати я стал ездить в Отдых на велосипеде, хотя дорога была неблизкой (примерно три километра в один конец) и, как я теперь понимаю, достаточно опасной. Часть дороги я ехал по загруженному машинами шоссе, потом по городу Жуковскому, затем переходил с велосипедом широкие железнодорожные пути. Все это дед и бабушка прекрасно знали, но (с разрешения папы и мамы, конечно) меня безропотно отпускали. Наверное, им это давалось непросто, но они никогда не обременяли меня излишней опекой. И я это очень ценил.
Вообще «старики», как называл своих родителей отец, старались по возможности мне ни в чем не отказывать, а бабушка меня просто безбожно баловала. Если мне было лень перед сном идти мыть ноги в тазу, то она и не думала на этом настаивать. Она просто приносила мокрое полотенце и протирала мои грязные ступни, причем дед смотрел на подобное безобразие сквозь пальцы.