Этот эпизод, а также ряд других, привели к тому, что у меня в течение многих лет было мало русских друзей: срабатывала настороженность, не хотелось столкнуться с обидами и разочарованиями.
К сожалению, мое раннее столкновение с антисемитизмом вызвало у меня и другую ответную реакцию.
Возникло полуосознанное чувство превосходства, которое нанесло мне в дальнейшем сильный ущерб. Я никогда и никому не демонстрировал этого чувства, но на протяжении многих лет отрочества и юности в глубине души считал себя способнее, умнее, талантливее большинства своих сверстников, и вследствие этого часто учился вполсилы, что-то недоделывал, где-то транжирил время, говорил себе, что нагоню, что мне все удается легче и лучше других.
После нескольких неудачных попыток подружиться с кем-нибудь из одноклассников я сблизился с Сашей Морозовым. У Саши Морозова были приветливые, интеллигентные родители и роскошная гэдээровская железная дорога. Я приходил к нему домой (он жил в коммунальной квартире в перекошенной деревянной трущобе в Плотниковом переулке), и мы играли с этой железной дорогой. Однажды мы вышли погулять к нему во двор, и юные обитатели окрестных домов быстро распознали во мне «инородца». Они стали меня обзывать, толкать, валять по снегу и вообще объяснять мне, что нечего евреям из чужих дворов ходить в их русский двор. Мой друг Морозов не вмешивался и отводил глаза, а я безуспешно пытался соблюсти достоинство, но в конце концов решил уйти домой. Один из обидчиков напоследок ударил меня сзади ногой, и на моей курточке отпечатался след его ботинка.
Я пришел домой мрачный, мама сидела за столом и работала. Она стала выспрашивать меня, что случилось, я нехотя объяснил. Услышав мой рассказ, мать стала агрессивно мне показывать, как я должен был вцепиться в своих обидчиков и всех их разбросать, и вдруг заметила след у меня на курточке. «А это что?» – спросила она грозно. «Меня ударили…» – «И ты не дал сдачи?» Выкрикнув это, мать залепила мне пощечину, причем не символическую, а настоящую, изо всех сил. Я зарыдал и ушел к себе в комнату. Я был убежден, что моя любимая мама не могла так поступить без очень веского повода, а это означало, что я не понимаю чего-то очень важного…
Вернулся с работы отец. Я продолжал тихо всхлипывать у себя в комнате. Отец, по-видимому, узнал у матери, что произошло, пришел ко мне и спросил: «Ты знаешь, кто тебя обидел?» – «Почти никого не знаю, только одного заводилу…» – «Знаешь, где он живет?» Мне очень не хотелось, чтобы отец в это дело вмешивался, но ни в чем я в тот момент так не нуждался, как в его поддержке.