— Я уже больше не говорю: папочка и мамочка.
— А как же ты говоришь?
— Просто: папа, мама.
— Ну что ж, все великое — просто. Лишь бы ты их любил по-прежнему.
— Любил! — горестно вздыхает Борис и отворачивается к окну, у которого мы стоим в коридоре. — Знаете, кто виноват? Мама. Я ей всегда все рассказывал и про то рассказал, как, помните, мы туалет убирали. А она все выдала папе. Разве это честно?
— Ну, какая разница между папой и мамой?
— Какая никакая, а если секрет — никому нельзя разглашать, как военную тайну. Правда ведь? — Борька поворачивается ко мне с надеждой. Серые глаза его сухи — ни намека на слезы. Вроде бы повзрослел чуть-чуть — таким новым он мне кажется. — Из-за нее папа машину не дал. Принципиально. Сказал: «Раз вы себя вести не умеете, туалеты моете, значит не заслужили еще на машине к морю ехать».
— Ну ничего, переживем, — ободряю я Борьку.
— Да! Выходит, что я болтун, слова не сдержал. И перед шефами мы опозоримся. Ребята уже спрашивали, а я соврал, сказал, что папа уехал в командировку. А раньше я никогда не врал. Теперь узнают и все будут против одного. И правильно. За то, что я врун и болтун. А еще звеньевой!
Чувствую, самобичевания Бориса доведут его до слез, а мне уже страшно хочется, чтобы их никогда не было в этих смышленых глазах. Обняв за плечо, трясу его дружески.
— Брось отчаиваться! Что соврал — то худо, конечно, а в остальном твоей вины нет. Что смог, то сделал. Я сам поговорю с отцом, и мы еще успеем до холодов съездить к морю. Тем более что в это воскресенье у нас ничего не вышло бы: назначен сбор лома.
Борис, начавший было оттаивать, при последних словах снова хмурится и вздыхает.
— Воскресник? А меня мама не пустит.
— Как это не пустит?
— Очень просто. Скажет: не смей! — Борис округляет глаза и топает ногой, изображая мать. — Она меня никуда не пускает, ни на воскресники, ни в кино, ни на затон. Никуда.
— Почему?
— Боится, что я или надорвусь, или зашибусь, или под трамвай попаду. Мало ли что! Она всегда боится. И бабуся ее поддерживает. Только и знает, что свою пословицу: один сын — не сын, два сына — полсына, три сына — вот это сын. Как будто я виноват, что они не заимели трех сыновей. И мне было бы веселей, и они бы ничего не боялись.
— Да, брат, трудная у тебя задача. Надо одному за трех сыновей выступать.
— А вот возьму на этот раз и не послушаюсь. Можно ведь, Григорий Иванович?
Я смотрю в чистые зеркала Борькиных глаз. В них не должно быть никакой кривизны.
— Видишь ли. Боря, кроме мамы и папы, есть еще на свете справедливость. На воскресник придут все ребята, вся школа. А тебя не будет. Справедливо это?